Признаться, сначала я растерялся от неожиданности, но уже в следующую минуту, вспомнив все, что стояло за этой запиской, почувствовал комок в горле.
То, что она сохранилась, само по себе удивительно. Со времени ее написания прошло больше полувека. Записка - одна из тех, которые мама вкладывала всякий раз в посылку, которую отправляла из Одессы в Москву, где в последние перед эмиграцией годы я жил со своей семьей.
Накануне намеченного посылочного дня она вставала раньше обычного, будила не без труда младшего сына, моего брата Володю, в то время тинэйджера, и, наскоро накормив завтраком, полусонного, вела с собой на базар. Нужна была его помощь запастись нужной провизией. Лишних денег в доме не было. Надо было поспеть к открытию рынка, когда продавцы давали скидку первым своим покупателям -- «на почин».
Хотя сравнительно недалеко от нашего дома на Ланжероновской располагался «Новый базар», до которого можно было добраться пешком, она с моим братцем втискивалась в битком набитый рабочими утренней смены вагон трамвая, идущего на огромный одесский рынок под названием "Привоз". Предполагалось, что продукты здесь свежайшие - прямо с ветки, прямо с грядки…
Мама была уверена, что в столице, хотя, быть может, и достаточно колбасы, за которой съезжаются по выходным дням со всех окрестных городов и весей, но таких вкуснейших, ароматных, все ещё пахнущих черноземом, знаменитых «фонтанских», отливающих синевой помидоров, какие поспевают в Одессе, в Москве не сыскать. Особенно если учесть, что у сына и его жены – обычные зарплаты советских служащих. А уж если сезон черешен или абрикосов, то не послать внучке и внуку пакетик того и другого - означало для неё взять на душу тяжкий грех....
Потом она возвращалась с полными кошелками домой. Но времени на роздых у нее не было. Она тут же начинала чудодействовать на кухне нашей квартиры, которая была по тем временам ценна только тем, что не была коммунальной. Это был закуток бывшей домовой прачечной. Окна в нем не было. Для отдушины в стене был проделан небольшой, размером с оконную форточку, проем, выходящий в проход к соседнему флигелю. Жара в этой импровизированной кухне вскоре наступала такая, что мама не выдерживала и, закрыв дверь в гостиную-спальню, сбрасывала с себя блузку. Лицо распалялось от жарки и шкварки, и она вносила на кухню настольный вентилятор с поворотным устройством, прозванный в Одессе "подхалимчиком".
Сначала она пекла. В этом деле, как, впрочем, и в другой кулинарии, она была признанной всеми родственниками мастерицей. Медовый торт, слоеные пирожки, коржики… И, конечно, королём - штрудель с изюмом, яблоками и орехами.
Тем временем в духовке прел добротный кусок буженины (в те годы трудно было придерживаться кошерной пищи), который она нашпиговывала зубчиками чеснока и ломтиками лаврового листа.
Когда все было, наконец, готово, она отправляла брата Володю на Дерибасовскую с заданием - добыть на задворках магазинов картонную коробку, способную не только вместить готовые к посылке продукты и выпечку, но и выдержать путешествие в тысячу километров.
Мама тщательно оборачивала все добро несколькими слоями пергаментной бумаги, упаковывала в добытую коробку. Помня просьбу моей жены уберечь от лишних калорий, от вредоносного холестерина, вкладывала упомянутую записку.
Конечно, у мамы и в мыслях не было довериться советской почте. Знала: пока посылка дойдёт, если её не разворуют, очаровавшись кулинарными запахами, то помидоры и абрикосы уж точно превратятся в фруктовую кашицу. Потому пользовалась пресловутой "еврейской почтой".
Работала эта почта так: приготовив посылку, мама отправляла брата на вокзал с наказом вручить ее, вместе с пятирублевой ассигнацией, проводнику (или проводнице) поезда Одесса-Москва. Проводник (-ца) задвигал(а) посылку под нижнюю полку своего купе. При этом мама строго наказывала брату не лениться, помещать посылку не в последнем вагоне поезда, рядом с выходом в город, а в одном из вагонов в голове поезда. Ты, мол, беззаботный школяр, свободного времени у тебя хоть отбавляй, а у твоего старшего брата в Москве – работа и семья…
Когда брат возвращался с номером вагона и именем проводника (цы), мама отправлялась на почту на углу Ланжероновской и Екатерининской, чтобы послать в Москву телеграмму: «ВСТРЕЧАЙ КОЛЮ (ВАЛЮ) ЗАВТРА СКОРЫМ ВАГОН #1».
В результате все были довольны: мама – что посылка придет быстро, а не будет тащиться по стране бог знает сколько времени, я и моя семья – перспективой получения маминой шпигованной буженины, штруделя и помидоров, и проводник - неожиданной пятеркой за простую услугу.
Конечно, эти посылки были малой толикой того, что она делала не только для меня и моей семьи, но и для всех близких. Это был рядовой акт ее любви. Вслух выражать свои чувства не было принято в семье, в той среде, в которой она выросла. Слова сами по себе немногого стоят. Для нее само собой разумелось то, что в Америке выражают максимой «Love is what love does». Но чудом сохранившаяся записка полувековой давности напомнила о том, как много значила она в моей жизни.
И вот сейчас, полвека спустя, увидев записку, я снова пережил огромную утрату. Вспомнил ее простую мудрость: "Кто еще в этом мире будет любить тебя просто так, за самый факт твоего существования!"
Конечно, она была не одна такая мама в стране, в которой я родился и вырос. Но она была моей мамой. Сегодня ей был бы 101 год….
Впрочем, почему "был бы"?! Где-то я недавно прочитал такую мысль: человек умирает три раза. Первый раз - когда останавливается сердце. Второй - когда перестаёт работать мозг. А в третий и последний раз - когда имя этого человека произносят на земле в последний раз.
Значит, мама по-прежнему жива.
Добавить комментарий