В моей телефонной книжке значится адрес: Тверская 6, квартира 89. Это место мемориальное. Ведь там долгие годы жила семья Корнея Ивановича Чуковского. Когда патриарха не стало, в квартире остались его дочь, Лидия Корнеевна, и внучка, Елена Цезаревна. А с 1996 года Елена Цезаревна жила в ней одна. И надо сказать, никогда не жаловалась на одиночество. Может быть, потому, что всегда была в работе? Лишь незадолго до ухода сказала мне, что все дела по публикации деда и матери завершила (гигантский труд!) и теперь может немного расслабиться и просто почитать книги на сайте book.ru. Долго, однако, расслабляться не пришлось. Главное дело жизни было сделано - закончился ресурс.
Elena_Cezarevna_Chukovskaya.jpg
Елена Цезаревна Чуковская. Фото автора
Меня всегда удивляло, что Елена Цезаревна одна, одинока. Помню, что в начале знакомства мне даже трудно было в это поверить, такой привлекательной и милой она мне казалась. В каких-то литературных мемуарах прочитала, что внучка Чуковского «очень некрасива», - и удивилась несказанно.
Застала ее в не слишком молодом возрасте – в конце 1990-х годов Елене Чуковской, родившейся в 1931, было за шестьдесят- и однако мне она с первого взгляда очень понравилась – легкая, подвижная, с теплым взглядом темных глаз, удлиненным лицом, немного по-детски произносящая слова. Ей очень хотелось, чтобы и на фотографиях она выглядела хорошо.
Я останавливалась возле висящей на стене фотографии Елены Цезаревны в молодости – настоящей красавицы – и пыталась засечь то самое выражение. Не всегда однако получалось. До сих пор этот вопрос во мне сидит: почему такая женщина осталась одинока и даже не слышно было о каких-то ее романах и увлечениях. Может быть, повлияло то, что рядом была мама? Нуждающаяся в заботе, слепнущая...
Очень мало Елена Цезаревна говорила о себе и своих, но, как кажется, радовалась присутствию родственников в своей жизни, двоюродных братьев – Евгения Борисовича Чуковского, умершего в 1997, Дмитрия Николаевича Чуковского, которых иногда упоминала. Семья Чуковских через Евгения Борисовича породнилась с Шостаковичем, а через Дмитрия Николаевича с прекрасным рано умершим театральным художником Владимиром Дмитриевым. Посему Елена Цезаревна всегда очень интересовалась материалами о Шостаковиче и Дмитриеве.
Помню, через меня она задавала вопрос Соломону Волкову, с которым в то время мы делали беседы, о каких-то подробностях жизни Владимира Дмитриева (она читала в то время одну из культурологических книг Соломона Волкова ), и потом мне заметила, что его книги написаны увлекательно...
Имя Дмитрия Чуковского упоминалось также в связи с портретом дедушки Корнея, в виде молодого красавца запечатленного Ильей Репиным. Портрет исчез после революции - не был возвращен после проходившей за границей выставки. Претерпев разнообразные приключения, он-таки вернулся в Россию, пройдя через коллекцию Ростровповича-Вишневской, выкупленный богачом Усмановым и ныне помещенный в Константиновском дворце Петербурга.
Я всегда говорила Елене Цезаревне, что место портрета в семье Чуковских. Однажды она мне ответила: «Не у меня. Ему нужно висеть у Дмитрия, он увлекается живописью, у него много картин». – А у себя не хотели бы повесить? – Нет, не хотела бы, боюсь.
Расскажу, как мы познакомились.
С началом Перестройки я написала письмо Лидии Корнеевне Чуковской (адрес мне дала поэтесса Лариса Миллер) с вопросом, почему она «не выходит на поверхность». Время началось такое, что бывшие диссиденты (и те, кто выдавал себя за таковых) стали один за другим появляться на экранах, рассказывая о притеснениях, о своей борьбе с властью, над ними стоял ореол мучеников и победителей.
Но вот Лидия Корнеевна, реальная правозащитница, пострадавшая от строя, которой, казалось, сам Бог велел «выйти из подполья» на свет и показаться людям, почему-то этого не делала. Лидия Корнеевна мне ответила, что потому и не показывается, что слишком многие это делают. Завязалась переписка, которая не прервалась с моим отъездом с семьей в Италию. Там же, в Италии, в 1996, я услышала скорбную весть о смерти Лидии Корнеевны. Тогда я написала письмо на знакомый адрес, обращаясь уже к Елене Цезаревне. Та мне ответила, что Лидия Корнеевна любила мои письма и ждала их. И мы начали переписываться уже с ней, и по интернету. Помню, что полученные письма я перепечатывала на принтере и складывала в коробку. Когда-нибудь найдется эта коробка в массе других, которые мы возили с собой из страны в страну, из города в город...
Приехав на лето в Москву из нашей Анконы, году эдак в 1997-98, я привезла для Елены Цезаревны подарки. Маленький флакончик духов (у Е. Ц. Был насморк, но она сказала, что аромат такой тонкий, что она его чувствует), и длинного глиняного крокодила, купленного на майской ярмарке-фьере у какого-то азиата. Помню, что стоил он каких-то бешеных для нас денег (мы жили на крохотный грант вчетвером), чуть ли не 20 тысяч лир, я ходила вокруг него кругами, не решаясь потратить такую сумму на игрушку, и все же купила, представив, что с него начнется «крокодилья коллекция» в доме Чуковских.
Позже я привозила Елене Цезаревне разнообразных крокодилов уже из Америки – стеклянного, резинового. Один раз чуть не привезла огромный лист с детским рисунком. Девочка Ника из моей школы русского языка «Колокольчик», организованной в пригороде Бостона, городе Ньютоне, нарисовала красками настоящее чудо, а не крокодила. Он украсил нашу выставку рисунков, разместившись в самом центре экспозиции. Я уже лелеяла мысль подарить его Елене Цезаревне, но девочка посещала еще и художественный кружок и решила показать крокодила там. А оттуда он уже не вернулся...
Елена Цезаревна выслушала эту мою историю за чайным столом. Она принимала меня, нас с мужем, после - меня с сыном и дочерью – всегда за чайным столом. Всякий раз красиво его сервировала, заваривала чай, угощала вкусными, купленными в Филипповской булочной сластями. Сама она, сколько ее помню, не угощалась. Одно время придерживалась особой диеты – волковской, после которой действительно сильно похудела. Еще она посещала бассейн, в общем не сидела сиднем, что было бы губительно при такой интенсивной работе и такой ужасной экологии. А экология на Тверской была еще та – в 6 рядов густо ехали машины вдоль тротуаров, на которых прохожие жались к домам. Но жалоб на это я от нее не слышала.
Уже переехав в Америку, году в 2001, как-то я предложила ЕЦ ответить на несколько вопросов для журнала Форвертс, с которым тогда сотрудничала. Интервью вышло под названием «Из династии Корнея», и Елена Цезаревна, хотя перед печатанием я послала ей текст «на погляд» и возможную корректировку, очень была раздосадована его появлением.
Позже она много лет отказывалась от интервью, говоря, что это не ее жанр, что она не умеет отвечать на вопросы. Дело было в том, что я задала несколько вопросов, связанных с семьей Корнея Чуковского, его отцом и женой. Сейчас-то всем известно, что были они евреями. Но в то время официально это не звучало. Елена Цезаревна отвечала осторожно. Короче, ей эти вопросы были не очень приятны, и ответы об этом говорили.
Позднее что-то похожее было, когда я писала рецензию на книгу Евгении Ивановой «Чуковский и Жаботинский». Рецензия называлась «Где был ЧиЖик?» и должна была появиться в московской «Еврейской газете». Но не появилась. Редактор газеты позвонил Елене Цезаревне и спросил, действительно ли отец и жена Корнея Чуковского были евреями (жена перед венчанием крестилась). По-видимому, ответ был отрицательный или, скорей всего, неопределенный, потому что статью мне вернули.
Помню, что мы обсуждали этот случай с Наумом Моисеевичем Коржавиным и его преданной Любаней. Оба высоко ценили Елену Цезаревну. Мы сошлись на том, что дело это глубоко личное. Недаром же столько людей (не будем указывать пальцем) всеми силами уходят от вопроса о национальности или затемняют его как могут. И это происходило на протяжении многих столетий.
Но тогда я была сильно обижена. И даже решила, что навсегда. А потом вдруг почтовая машина привезла к нам в съемную квартиру огромную коробку. С трудом разодрав картон, я стала извлекать на свет один за другим цветные тома собрания сочинений Корнея Чуковского! Мамочки! Почти все 15 томов поместились в посылке! А сколько заплачено за доставку! Я просто онемела от неожиданности! Не ведала, что можно получить такой царский подарок! До этого, правда, я получала подобный от Лидии Корнеевны. Узнав, что я преподаю в старших классах школы, она прислала мне все свои вышедшие к тому времени книги – стихи и прозу...
В общем я была так растрогана, что сразу написала Елене Цезаревне письмо, и тем же летом мы встретились.
К тому времени уже появилась моя статья о «Крокодиле». В ней, как мне казалось, я первая разбирала эту поэму для детей как реальную поэму, с лирическим героем, с использованием поэтических приемов и разнообразных стихотворных размеров... Под Крокодилом, на мой взгляд, Корней Иванович вывел самого себя (нос у обоих был очень похож), а под Кокошенькой, Тотошенькой и Лелешенькой трех своих малолетних детей...
Статья Елене Цезаревне очень понравилась, она мне сказала, что в детстве ее называли «крокодилья внучка».
Недавно на сайте Чуковских я увидела статью «Внучка Айболита» и подумала, что моя «крокодилья» в отношении ЕЦ звучит, хоть и страшновато, но более точно. Ведь Чуковский не был благостным дедушкой Айболитом.
Почитайте книжку «Памяти детства» Лидии Чуковской, посвященную отцу, - какой яростный, порой злой, порой ядовитый был человек Корней Иванович. Или возьмите мемуар «Белый волк» Евгения Шварца. Со всеми прибамбасами ядро-то там верное, глаз у Шварца был зоркий.
В один из моих приездов Елена Цезаревна похвалилась передо мной изданием книги воспоминаний о Корнее Ивановиче, куда она сумела поместить «проблемные» вещи о деде, того же «Белого волка», который до того времени печатался лишь в самиздате за границей. Молодец, не побоялась испортить сиропный портрет деда! Огромную эту книжку она мне подарила.
А я не преминула отдариться, написала развернутую рецензию, проанализировав как раз самые проблемные воспоминания. Вообще все книжные подарки помню, как и то, что, начав читать, всегда поражалась, что это так интересно, так художественно и так трогает душу. Особенно это касается одной из книг Лидии Корнеевны, в которой была не читанная мною и не законченная автором повесть «Прочерк». Такого потрясения от книги больше не помню.
Повесть посвящена любимому мужу Мите Бронштейну, гениальному физику-теоретику, чья жизнь была подрублена в 1938 году. Повесть была написана так, как пишут о человеке, которого продолжают любить и даже ждать. Это лирический реквием и одновременно приговор сталинщине. Потому такое негодование вызвал во мне отзыв Надежды Кожевниковой о "плохой" писательнице Лидии Чуковской, взволновавшись, я принялась «яростно» его опровергать. А вот Елена Цезаревна, как я помню, всегда только посмеивалась, встретив глупую дешевую критику. И на плохие фильмы, в которых был замах показать больших поэтов, реагировала иронически. Помню, как увидев фильм об Ахматовой, где создатели решили вывести на сцену и Лидию Корнеевну, ЕЦ отозвалась так (имея в виду "образ" Лидии Чуковской): «Карлица с писклявым голосом». И больше ничего не сказала.
Была Елена Цезаревна порой неоправданно резка, хотя и отходчива. Однажды она мне рассказала, что ей на дороге к дому стали встречаться две молодые девушки, мимо которых она вначале проходила безучастно. Потом даже попробовала их «отшить». Но те не исчезали и как-то, подойдя ближе, сказали, что хотят делать сайт Чуковских.
Она назвала мне их имена – Юля и Даша, две студентки юрфака. Впоследствии я была свидетельницей того, как слегка ироническое отношение уступило место симпатии и приязни. Даша Авдеева, ныне живущая в Норвегии, мама чудесного сынишки, стала моей младшей подружкой по переписке. Нечасто, но мы перебрасываемся письмами, следим друг за другом. А сайт Чуковских, ведомый Дашей, я считаю образцовым во всех отношениях.
С большой любовью Елена Цезаревна всегда отзывалась о работниках Переделкинского музея, особенно о Павле Крючкове.
Он пришел туда, по ее словам, не имея каких-то особых планов, но прилепился к музею, удивлял всех чтением стихов Корнея Ивановича его голосом и с его потешными интонациями. За эти годы Павел вырос, стал научным сотрудником музея, замредактора журнала "Новый Мир". Думаю, таких историй вокруг Музея Чуковских в Переделкине было немало.
Каждую зиму, начиная с 1996 года, 7 февраля, в день кончины Лидии Корнеевны, я звонила Елене Цезаревне. Была она к вечеру очень уставшей - днем, как правило, ездила в Переделкино на могилу.
Елена Цезаревна чувствовала какую-то вину перед матерью, Лидией Корнеевной, – как и полагается всем детям. Я была свидетелем того, как она мучилась после смерти матери, решая вопрос, издавать или нет третий том «Записок об Анне Ахматовой». Третий том "Записок..." Лидии Чуковской не был готов к печати, его нужно было собирать на основе черновиков. К тому же, при жизни мать не давала разрешения на его издание. Это было решение, принятое дочерью. И дочь мучилась, ибо нападки на ЛК были в основном из-за этого тома. Но речь шла о том, нужно ли утаивать правду. Помню, я поддержала Елену Цезаревну в ее решении – правда в любом ее виде целительна.
Елена Цезаревна все понимала про страну и время. Но сил восстать против этого у нее уже не было. В юности была она химиком, защитила диссертацию, могла бы заниматься наукой, но привлекла ее к себе иная стезя – литературная. Начиналось это с «Чукоккалы», уникального рукописного альбома, оставленного ей дедом в наследство. Уйдя в литературу, стала она разбираться в архивах семьи Чуковских, издавать неизданное. Эта невысокая худенькая женщина отвечала не только за себя, но еще и за мать и за деда. За деда – впрямую. Корнею Ивановичу малыши писали письма, а она, «крокодилья внучка», на них отвечала.
Думаю о приезде в Москву осенью 2018 года. Обычно, намечая маршруты, первым делом пишу у себя в книжке: Тверская 6, Елена Цезаревна Чуковская. Как же мне будет не хватать Вас в Москве, Елена Цезаревна! Как мне не хватает Вас в жизни!
Добавить комментарий