Отрывок из новой книги «Тропинка в картину»
Вовик Скворцов, беседуя с Ильей по скайпу, в проброс сказал, что был в мастерской у Семена Евгеньевича и посмотрел его картины. Семена Евгеньевича Илья прекрасно знал. Он жил в соседнем подъезде, там же была его мастерская, куда Илья почему-то ни разу не заходил. Тетушка-искусствовед его звала вместе пойти посмотреть. Но он из упрямства упирался. И вот Вовик его опередил!
- Ну как? - спросил Илья безразличным тоном.
Вовик вяло поднялся со стула и приподнял руки над головой, при этом так изогнулся и скривился, словно он Атлант и поддерживает небо.
- Так не понравилось? - наугад спросил Илья. Из физкультурного этюда Вовика он ничего не понял. Но тот пробормотал в ответ что-то нечленораздельное.
Илья не стал Вовика переспрашивать, а решил пойти посмотреть картинки Семена Евгеньевича самостоятельно.
В тот же день вечером он встретил художника на улице. Тот в какой-то простецкой рабочей куртке быстрым шагом шел к их дому.
- Можно я посмотрю картинки? - спросил Илья.
-Только быстро. Завтра увожу на выставку. Нужно еще кое-что доделать.
Художник говорил отрывистой скороговоркой - видно было, что торопится.
В мастерской по стенке стояли лицом к зрителю картины, которые Семен Евгеньевич собирался показывать на выставке. Остальные были повернуты лицом к стене, словно чем-то провинились.
- А почему так все неотчетливо видно? - удивился Илья.
- А потому что цикл называется «Плохая видимость», - объяснил художник. - У нас же постоянно то морось, то туман.
- То лесные пожары, то смог, - живо добавил Илья. Он обрадовался, что сумел вставить свои замечания в объяснения художника. Ему все время казалось, что взрослые его в упор не видят и не принимают в расчет его мнений.
Едва взглянув на картины, Илья сразу понял, на что намекал Вовик, показывая нечто вроде скрюченных Атлантов. Художник на холстах изображал видавшие виды, устаревшего дизайна железнодорожные мосты, эстакады, путепроводы, большие, пузатые и тоже ужасно устаревшие башни, водонапорные и силосные, высоковольтные столбы с проводами. При этом Илья как-то интуитивно, всем телом, ощутил, как не просто старому пожившему железу выдерживать тяжесть поездов, воды или там налипшего снега, если это провода. Даже термин всплыл в голове «усталость металла».
Когда он впервые услышал это словосочетание, то ужасно удивился. Разве может металл устать? Но, глядя на картины Семена Евгеньевича, понял, что может. Эти железные мосты и путепроводы держат идущие по ним тяжести из последних сил. Но держат! И художнику было словно бы не очень ловко четко фиксировать эти их усилия. Он писал их неотчетливо, словно сквозь дымку тумана или мороси. Как, положим, писал бы очень старого человека, который еще что-то тяжелое тащит.
Странный какой-то художник! Сколько есть новеньких зданий, реконструированных башен, чистых и аккуратно покрашенных. А он изображает это старье. Правда, и оно выглядит почему-то красиво, светится сквозь туман и словно бы немножко оживает, как куклы и маски у художника Тышлера. Словно это не просто мост, а старичок выполняет такую трудную работу. Его и жалко, и удивление он вызывает, и даже какое-то восхищение. Взрослые говорят о таком душевном состоянии - смешанные чувства.
- Ну, как? - спросил художник, не глядя на Илью, а перевязывая очередную картину бечевкой.
- Я понял, почему плохая видимость! - сказал Илья,
Он любил удивлять взрослых необычностью суждений.
- Мы ведь уже выяснили, - устало сказал художник, - снег, дождь, смог- все прелести нашей экологии.
- Нет, не только это,- резво продолжил Илья. - Еще это какой-то взгляд в прошлое. Мосты и башни очень старые. И плохая видимость нам как бы намекает на их долгую жизнь. Они еще наших дедушек застали.
- И отцов! - сказал художник, впервые с интересом взглянув на Илью. - Я смотрю, ты не дурак.
Илья был очень польщен такой похвалой. Попрощался и поскорее ушел, чтобы не мешать. По дороге домой он все еще думал об этих железных «старичках». Дома он застал тетушку и художника, о чем-то как всегда спорящих.
- А кто-нибудь прежде писал железнодорожные мосты? - спросил Илья сходу.
- Нужно здороваться, - недовольно пробурчала тетушка. - Ты, вероятно, ходил к Семену Евгеньевичу?
- Ну и ходил! Подумаешь! - огрызнулся Илья. - Но я ведь спросил не про него! Про него я сам понял.
- Что же ты, интересно, понял? - с недоверием спросила тетушка.
Илья гордо молчал. Тут вмешался художник:
- Не могу припомнить ни одного моста, кроме как у Александра Дейнеки в знаменитой «Обороне Петрограда», - кажется, 1928 года работа. Там мост очень выразительно обыгран - в одну сторону железным шагом идут на Гражданскую войну солдаты с винтовками, а в обратном направлении ковыляют раненые.
Тетушка оживленно кивнула:
- Дейнека ведь родился в семье железнодорожного рабочего. Все знал про вокзалы и мосты. Мне припоминается еще одна его работа с мостом. Там на переднем плане две девчушки в светлых платьицах стоят на путях с лопатами. Одна отдыхает, а другая шурует лопатой в куче с углем. Для чего, понять трудно. Все немножечко не взаправду, как порой у Дейнеки случается. Немножко выдумано, как с бегущими спортсменами. Словно всех писал с какого-то одного человека, да и того видел смазано, в большой толпе. Да, так я о девчушках. Там позади виднеется железнодорожный мост, и по нему рабочие катят какие-то грузы. Такая вот сценка счастливого советского труда. Девчушки в светлых платьях и косыночках, лица праздничные. Кажется, «Донбасс» называется.
- Да, приврал немного, - заметил художник.- Но энтузиазм, как хотите,- великое дело ! В послереволюционные времена и лопата в женских руках никого не смущала! Однако вокзал, рельсы, мосты - не самое для Дейнеки важное. Из технических новшеств ему больше нравились самолеты. Помните его знаменитых «Будущих летчиков»? Неотступная и почти недосягаемая мечта мальчишек тех лет! Да и метро он прекрасно оформил мозаикой. В таланте ему, как хотите, не откажешь! А я припомнил другого художника того же времени, изображавшего железнодорожные мосты и составы так, как будто это самое важное и самое драгоценное в жизни.
- Вы не о Георгии Нисском?- спросила тетушка. - Уверена, что о нем! Второго такого у нас в 20-м веке нет! Между прочим, они с Дейнекой дружили. Ездили вместе в творческие командировки по стране, потом на фронт в годы Второй мировой. Родился в небольшом белорусском поселке под Гомелем, в семье не то врача, не то фельдшера. И, вероятно, с детства полюбил паровозы. На них же можно было уехать далеко-далеко! В новую жизнь!
Тетушка вынула с полки альбом , который уже немножко запылился, и протерла его носовым платком.
Художнику что-то не понравилось в ее словах.
- Между прочим, в этой новой жизни, в Москве, во Вхутемасе , где он учился живописи в 20 - годы прошлого века, он, как я понимаю, все время вспоминал именно составы, рельсы, паровозы. Как ни странно звучит! Оказывается, можно влюбиться в паровозы и даже в паровозные дымы! Особенно в детстве. Какую конфетку тебе купить? Паловозик! Я эту несуразную детскую любовь чувствую в его картинах!
Тут Илья отчетливо вспомнил, как лет восьми клал себе под подушку подаренную мамой голубую машинку-мерседес. И потом несколько раз за ночь вынимал и в темноте любовался. Художник, между тем, продолжал :
- А «Семафоры» его помните? Это 1932 год. Нисскому 29 лет, не мальчишка уже! Поражает, с какой любовью написаны эти семафоры вдоль путей! Сколько радости в их белых, с красными перекладинами , столбах на фоне громадного неба, зеленоватого, с белыми тучками. И там еще вверху птички сидят на проводах. Я эту картину выучил, как стихи! А внизу, на путях черный проворный локомотивчик дымит белым паром, таким же пушистым, как облака! А как решено пространство -уходящая вдоль горизонта железная дорога, срезанная линией электропередач.
Художник схватил альбом, полистал и радостно помахал им в воздухе:
- Вот, примерно это я и предполагал! Послушайте, что он пишет в воспоминаниях:
«До сих пор непотухающей любовью детства люблю свой родной пейзаж,- семафор, разбег рельсов, уходящий за поворот леса шумливый бор с мачтовыми соснами и бескрайность белорусских полей с поземками. Рос на воле, все было моим: горячий раскал рельсов на переплетах путей, длинные товарные составы, водокачки и пакгаузы, маневровые паровозы, заросшие лозой болота, золотые лесные ручьи... - все это незабываемо и до сих пор сжимает сердце сладостью неизгладимых впечатлений».
- Видите (художник снова потряс альбомом в воздухе, а Илья исхитрился и перетянул альбом к себе). Ему даже разбег рельсов интересен. И все это есть в картинах!
- А люди неинтересны, - задумчиво проговорила тетушка,- почти нет человеческих лиц. И пейзажи мало или вовсе не населены людьми. Один есть в картинах человек - сам художник и его мощное воображение, какая-то потрясающая память на детали, на все эти из глубины детства всплывающие «раскалы рельсов» и «переплеты путей». А вообще-то был человеком своей эпохи. Любил дальние путешествия, спорт, катался с друзьями на своей старенькой трофейной яхте. Внешне был, вероятно, атлетом. И красавцем. Есть его юношеская фотография с красивым, разгоряченным и необыкновенно живым лицом. А на другой - он балансирует на покатой крыше, дурачится. Петр Кончаловский пригласил его, еще студента, позировать для картины «Купание красной конницы», написанной к 10-летию Красной Армии в 1928 году. Честно говоря, не знаю, для какого персонажа он позировал, но там все герои - богатыри, какая-то смесь скифской силы и античной гармонии.
-Он - мастер ком … ком…- Илья, запнулся на трудном взрослом слове .
- Компановки? - подсказал художник.
- Композиции ? - попыталась угадать тетушка.
- И того, и другого, - находчиво подхватил Илья, интуитивно предположив, что оба термина имеют отношение к построению картины. Он уже успел рассмотреть некоторые репродукции в альбоме. И сделал кое-какие выводы:
- В «Белорусском пейзаже» - прямо жуткий разворот железнодорожных путей через мостик с мелкой речонкой. Это ж надо найти и запомнить такое местечко ! Аж дух захватывает от крутизны поворота, словно мы смотрим на него из локомотива. Глазами водителя паровоза ! Да, и еще одну работку я припомнил. Висит в Третьяковке на Крымском. Я туда недавно водил Вовика Скворцова. Его мама нас подкинула туда на машине. По дороге на работу. Картинка под названием «Подмосковье. Февраль». И там не обошлось без поезда на снежном холме. Но главное, мне кажется, стройные елочки по бокам картины и розовое небо с облаками. Тут и композиция или там компановка - необычные, и цвет!
- Браво, Илья! - воскликнула тетушка. - Ты делаешь успехи. Я тоже очень люблю эту позднюю картину художника. Написана уже в «оттепельные», послесталинские времена. Так скупо и так проникновенно ! Сразу вспоминается зима, подмосковные леса, внезапное выниривание поезда на открытых пространствах. А закат! Какой там закат! Недаром Нисский учился во Вхутемасе у Древина и Фалька - замечательных колористов! Говорят, что Нисский – родоначальник так называемого «сурового» стиля конца 50-х -60-х годов. Нового искусства «оттепельных» времен. Но я не согласна! Он гораздо лиричнее и, главное, позитивнее. Его работы лучатся радостью и энергией, свойственной послереволюционной эпохе, полны обожания мира, идущего от нерастраченного детства. А молодые художники «сурового стиля» - Николай Андронов, Павел Никонов, Виктор Попков - гораздо суровее и драматичнее в восприятии реальности. Слишком много было разочарований.
- Большое умение - быть таким невероятным лириком, при такой сдержанности приемов и такой обыденности мотивов! - заметил художник.
- И еще так любить железо, - веско добавил Илья. - Ну, всю эту железную арматуру, всякую там технику, паровозы, рельсы, мосты. Чувствуется, что в его времена все это только начиналось. Железо еще молодое, здоровое, задорное. А у Семена Евгеньевича…
- Старое? - грустно вздохнув и поправляя перед маленьким ручным зеркальцем прическу, спросила тетушка.
- Почему же старое? - Илья сделал широкий жест рукой. - Еще поскрипит, поработает, ничего с ним не сделается!..
Добавить комментарий