- Джон, что там стряслось? - крикнул хозяин яхты, постучав по открытой крышке люка моторного отделения.
Моторист, он же боцман и единственный матрос парусника, по-змеиному извиваясь, выскользнул из узкого люка, и тихо пережевывая морские ругательства, объяснил.
- Забился топливный фильтр, мистер Леонтьев.
Крепкий и подтянутый, несмотря на свои шестьдесят с гаком, профессор Гарварда и заядлый яхтсмен Василий Васильевич Леонтьев насупил густые седые брови. Он давно знал и любил Джона Макклара. Это был хороший механик и бесстрашный моряк. Он ухаживал за яхтой, как за любимой женщиной, особенно в зимние дни, когда она беззащитная, беспарусная стояла на эллингах, подставив свои борта ледяным ветрам Новой Англии. Но у Джона был недостаток, доставшийся, возможно, от его шотландских предков. Он был скуп и сейчас, видимо, поплатился за это, купив по дешевке солярку у заезжих продавцов.
- Джон, если мы ляжем в дрейф, вы сможете быстро заменить фильтр?
Джон кивнул, потупив глаза. Он не был уверен, что дело ограничится только заменой фильтра, но пока решил придержать эти опасения при себе.
- Василий Васильевич, мы можем поднять парус. Я ведь когда-то служил матросом в Кронштадте, - вступил в разговор Сергей Воронцов, единственный на этот раз гость на борту, которого Василий Леонтьев пригласил на воскресную морскую прогулку.
Леонтьев посмотрел на пассажира, годившегося ему в сыновья, с укором бывалого шкипера, которому юнга дает советы. Но все-таки промолчал, боясь обидеть гостя. Воронцов был одет в серую штормовку, комбинезон и тяжелые армейские ботинки, но очки в роговой оправе выдавали в нем кабинетного ученого.
Вообще этот настырный парень, приехавший на полугодовую стажировку в Гарвард по линии научного обмена, давно понравился Леонтьеву. Помнится, в первый раз Леонтьев увидел его в 1959-м в Москве, куда прилетел по официальному приглашению уже как маститый ученый, создатель модели универсального межотраслевого баланса, которой уже широко пользовались на Западе. После лекции в ИМЭМО, в тесном, забитом до отказа зальчике в Китайском переулке, к Леонтьеву подошел - вернее, протиснулся через толпу - молоденький аспирант и задал вопрос:
- Можно ли из вашего доклада, профессор, сделать вывод, что через двадцать лет Советский Союз обгонит Америку по основным экономическим показателям?
Тогда Леонтьев ответил уклончиво. Вопрос показался ему слишком наивным, и в ответ он посоветовал только ознакомиться с его работами и трудами Кейнса.
Впрочем, ответ был тоже наивным. Где в СССР с ними можно было «ознакомиться»?
Сейчас все было по-другому. Сейчас Воронцов был уже не безусым аспирантом, а кандидатом наук, который занимался исследованиями в команде Леонида Канторовича. Того самого, выдающегося советского экономиста и математика, которого Леонтьев знал, с которым не раз спорил, но к которому - кстати, тоже будущему Нобелевскому лауреату - испытывал чувство профессионального уважения.
Сам Воронцов тоже вызывал у него симпатию. И он относился к этому, несомненно, талантливому парню почти по-отечески. Но при этом, боясь показаться фамильярным, старался держаться на равных и по старой петербургской традиции величал стажера исключительно по имени-отчеству – Сергеем Петровичем. Однажды, когда полугодовая стажировка Воронцова при Гарвардском Центре экономических исследований, который возглавлял Леонтьев, подходила к концу, молодой ученый подошел к профессору и произнес почти заговорщически:
- Василий Васильевич, мне бы хотелось переговорить с вами по одному очень личному и деликатному делу. Но, желательно, не в рабочей обстановке. Это связано с возвращением на родину…
Леонтьев согласился, что дальнейший разговор на эту тему в университетских стенах будет действительно неуместным. Он не стал вдаваться в подробности, следует ли понимать, что молодой советский ученый хочет стать невозвращенцем. Но, пользуясь случаем, Леонтьев вдруг, неожиданно даже для самого себя, пригласил Воронцова в нынешний, пожалуй, уже последний теплый осенний уикенд на свою яхту. Решил – пусть там и расскажет.
- …Капитан, я жду команды на подъем стакселя, – вернул профессора из задумчивости Воронцов.
Леонтьев стал к штурвалу и с сомнением посмотрел на пассажира-матроса.
- А поймаете ли ветер в заливе?
Воронцов с энтузиазмом закивал головой и принялся выбирать стаксель-фал сначала руками, а затем лебедкой. Леонтьев внимательно наблюдал за его движениями. Он понял, что у парня есть общие навыки на уровне школы юнг, но, вряд ли у него была хорошая морская практика. Иначе он бы не пытался при таких слабых порывах поймать ветер.
Яхта несколько раз меняла галсы, но стаксель так и не шелохнулся, и даже вспомогательный спинакер висел как лохмотья. Воронцов посмотрел на шкипера молящим взглядом, прося дать ему еще одну попытку. Вместо этого Леонтьев молча закрепил штурвал, спустился в каюту и принес оттуда кофе в термосе и тарелку с бутербродами.
Когда они снова легли в дрейф, за ланчем, профессор позволил себе пофилософствовать:
- Я часто, объясняя студентам, как функционирует экономика страны, сравниваю ее с яхтой в море. Чтобы дела шли хорошо, нужен ветер, - это заинтересованность. Руль - государственное регулирование. Сейчас у вас проблемы с заинтересованностью. Прямо как в Советском Союзе.
Воронцов ответил критикой на критику:
- Зато в Америке проблемы с управлением. А если еще и двигатель выйдет из строя...
Профессор кивнул, делая глоток обжигающе горячего кофе:
- Да, у американской экономики слабый руль. Нельзя делать так, как советуют наши консерваторы: дескать, поднимите паруса, пусть их наполнит ветер, и идите в каюту пить коктейли. Так нас на скалы вынесет, и яхту разобьет вдребезги. У Советского Союза наоборот: ветер не наполняет паруса, а тогда и руль не помогает.
- Ну и где пример для подражания?
- В Японии. - Леонтьев прищурился от яркого солнца и сделал паузу. – Но боюсь, ни у нас - американцев, ни у вас - русских так не получится…
Воронцов, поморщился, словно, прямо перед его носом грубо захлопнули дверь. Не дожевав и наспех проглотив кусок бутерброда, он с досадой спросил:
- А вы разве не считаете себя русским?
Леонтьев пожал плечами, попробовал поразмышлять вслух.
- Мать моя – одесская еврейка. Отец - петербургский купец, старообрядец. Сам я родился в Мюнхене. Крестился в России. Учился в Германии, работал в Китае. Вот и судите, кто я?
- Человек мира, - понимающе кивнул Воронцов. И вдруг выпалил. - Но неужели вам никогда не хотелось помочь своей родине - России?
Леонтьев извинительно улыбнулся:
- А я ведь помогал во время войны.
Воронцов промолчал, будто приглашая собеседника продолжить свой рассказ.
- Я работал в специальной комиссии Пентагона. По моей матрице «затраты-выпуск» для экономики Германии выбирались цели бомбардировок промышленных объектов нацистов. Правда, сейчас в СССР не любят вспоминать, что это союзная авиация уничтожила военную индустрию Гитлера.
Воронцов понимающе пожал плечами.
- Но это не все, - профессор устроился за раскладным столиком на юте как за кафедрой. Я еще занимался расчетами объема и структуры ленд-лиза. В том числе – военными поставками в СССР. Вот это мой вклад в нашу общую победу.
- Об этом мне известно, - заметил Воронцов, несколько загадочно. – Тогда вы руководили русским экономическим подразделением стратегических сил США. И, судя по анализу, ваши расчеты по точности не уступали нашим собственным. Хотя велись по другой математической модели с большим количеством неизвестных величин.
По лицу Леонтьева пробежала легкая тень. Он подумал, что для рядового кандидата наук этот парень слишком хорошо информирован. Ему вдруг стало даже любопытно, а действительно ли этот стажер мог быть связан с КГБ, о чем профессору не раз нашептывали сверхосторожные старые эмигранты… Но с другой стороны, какая разница, подумал Леонтьев. Во-первых, сам он не говорил сейчас ничего секретного. А во-вторых… Леонтьев вдруг легонько хлопнул себя ладонью по лбу, как человек, неожиданно разгадавший головоломку:
- Сергей Петрович, помилуйте! Если вы решили уговорить меня вернуться в СССР, то это глупая затея. И для меня, и тем более для вас…
Воронцов вскинул брови. Леонтьев поспешил объясниться:
- Я как экономист буду вам только мешать. У вас же во всем двойная бухгалтерия! Очковтирательство! От колхоза до госплана… И наконец, эти безответственные, эти безграмотные планы - за 20 лет построить рай на земле!
Профессор завелся. Он покраснел и начал жестикулировать, сейчас ему оказалось бы малым даже пространство за кафедрой, а не то, что место за раскладным столиком на пятачке у трапа в каюту.
Но Воронцов вдруг резко перебил собеседника:
- Это ушло вместе с Хрущевым. Сейчас пришли новые люди. Прагматики, ориентированные на диалог в политике и на личную инициативу людей в экономике…
- И что? Значит, вы больше уже не строите коммунизм?! – профессор всплеснул руками и расхохотался. Чайка, сидевшая на якорной лебедке, испуганно вскрикнула и взмахнула крыльями. Ей не хотелось улетать с насиженного места. Но она с тревогой следила за фигурой человека, неожиданно ставшей угрожающей.
Воронцов хладнокровно выждал, когда профессор немного успокоится.
- Василий Васильевич, теперь мы будем строить социализм. Настоящий. С человеческим лицом. Такой, какой хотят строить в Европе.
- Кто хочет? – усмехнулся Леонтьев.
- Ну, например, Дубчек в Чехословакии.
Леонтьев посмотрел на него недоверчиво. Он читал о реформаторских проектах нового лидера чехословацких коммунистов Александра Дубчека, но сомневался, и как оказалось не зря, что Москва позволит Праге действительно пойти на либеральные реформы… Профессор в сомнениях пожал плечами.
- Нет, голубчик, решительно не понимаю, чем я реально могу быть вам полезен. Это все равно, что учить человека ходить спиной вперед. И, заметьте, человека, который сам себя заковал в кандалы.
- Вот эти кандалы и надо снять! А для этого – сформировать общественное мнение. И прежде всего – в научной среде.
Воронцов взял кофейник и хотел добавить кофе в профессорскую чашку, но Леонтьев жестом остановил его.
- Общественное мнение? Гм-м, боюсь, я сразу потеряю свое собственное, как только снова попаду за железный занавес.
- Василий Васильевич, в конце концов, вы всегда можете вернуться.
Леонтьев чуть наклонился вперед и в упор посмотрел в глаза своему советскому стажеру. Воронцов медленно и не отводя взгляда, поправил очки на переносице. Взгляд этот вдруг сделался немигающе хищным. В какой-то момент Леонтьеву даже показалось, что зрачки у его собеседника по-волчьи блеснули. Где-то он уже видел точь-в-точь такой взгляд и такой блеск? Где? Яхту слегка закачало. И ли это закачало Леонтьева на волнах его памяти? Профессор посмотрел вдаль за самый горизонт. Да, точно, видел! Именно такой.
1925 год. Ленинград. Врачи поставили университетскому вундеркинду, 19-му летнему (!) преподавателю кафедры экономической географии ЛГУ Василию Леонтьеву страшный, и как потом оказалось, ошибочный, диагноз – саркома челюсти. Они же ходатайствовали о выезде молодого дарования на лечение в Германию. Как позже будет шутить сам Леонтьев, «ему саркома помогла». А уже задолго до этого у талантливого экономиста начались неприятности в университете. Причем, как ему казалось, по мелочам. Сам он старался держаться подальше от политики. Но политика следовала за ним по пятам. По доносам за вольнодумство его несколько раз вызывали на «профилактические беседы». А затем и на допросы. Как-то сказали уже совсем без обиняков: «Мы ведь вас, юноша, и расстрелять можем». На лечение (многие думали – все равно помрет) неожиданно выпустили. Но перед выездом за границу снова вызвали в ОГПУ, тогда еще на Гороховой улице. Здесь Леонтьева встретил элегантный, стройный мужчина с безупречными манерами. Видимо, из перековавшихся старорежимщиков. Он был не в гимнастерке, не в кожане, а в модном, на заказ пошитом костюме-тройке. И говорил тихо, вежливо, озвучивая инструкцию о том, как вести себя во враждебном буржуазном окружении. Но вид у Леонтьева все равно был похоронный.
- Не отчаивайтесь, Василий. В Германии хорошие врачи, лечитесь и возвращайтесь, - при этом чекист по-волчьи блеснул глазами, да так, что Леонтьев вздрогнул как от электрошока. - Мы с вами еще увидимся.
Вот и увиделись. Впрочем, Леонтьеву сейчас все равно было как-то неловко за свои подозрения. Может, он все-таки наговаривает на своего стажера? Профессор деликатно поинтересовался:
- Сергей Петрович, милейший, а откуда у вас такие полномочия? Вы ведь только кандидат наук, а не академик, не директор института?
- Пока нет, - улыбнулся Воронцов, - но среди моих старших товарищей, которые уполномочили меня на этот разговор, есть и академики, и директора…Я могу дать их контакты. Напишите им или позвоните сами.
Леонтьев чуть поморщился. Воронцов истолковал это по-своему:
- Василий Васильевич, в Америке превратное представление о советских людях. Если вас что-то беспокоит, то скажите…
Леонтьев бросил взгляд на океанскую даль.
- Если сейчас меня что-то и беспокоит, так вот эти тучи на горизонте. Погода портится. Надо поднимать паруса.
Воронцов кивнул. Он понял, что разговор окончен.
Профессор глянул на часы, стрелки которых сошлись на цифре четыре, легко поднялся в такт покачивающейся палубе и сделал несколько шагов в сторону моторного отделения. Через открытый люк он увидел спину Макклара. Механик сидел, словно йог, в какой-то немыслимо перекрученной позе, громко кряхтел и пытался завести за переборку новый патрубок топливопровода.
- Джон, ну что там у вас?
Макклар, извиваясь как змея, высунул голову из люка. По перепачканному лицу его, по глазам, сощурившимся от яркого света, трудно было сразу понять: улыбается он или корчит гримасу.
- Не волнуйтесь, кэп. Осталось заменить пару патрубков и поставить новую муфту. Думаю, за час справлюсь.
- За час? – недоверчиво переспросил Леонтьев и кивком головы показал на восток, где одна на другую до самого горизонта громоздились свинцовые тучи. – Через час нас вынесет течением из залива, через два зайдет солнце, а через три начнется шторм, при котором приближаться к прибрежным скалам станет слишком опасно.
Трое мужчин переглянулись. Перспектива провести ночь в штормовом океане, пережидая бурю, никак не входила в их планы на уикенд. Над палубой повисла тишина, на фоне которой вдруг отчетливо стало слышно дыхание ветра.
Леонтьев на правах старшего на борту прервал затянувшуюся паузу и заговорил со спокойной академической любезностью, будто речь шла не об опасном морском предприятии, а о решении практической задачки в университетской аудитории.
- Ну-с, любезный Сергей Петрович, вы, кажется, хотели получить мастер-класс хождения под парусом?
Воронцов с готовностью кивнул. Лицо его чуть побледнело, но в глазах светилась решимость.
- Тогда заступайте на матросскую вахту, - скомандовал шкипер и протянул гостю потертые кожаные перчатки.
План профессора-капитана был одновременно прост и дерзок. Сам Леонтьев становился к штурвалу, чтобы направить яхту к берегу под крутым бейдевиндом (курсом под максимально острым углом к ветру), не дожидаясь, пока норд-вест усилится и вместе с отжимным течением окончательно понесет яхту в открытый океан. Задача палубного матроса была в том, чтобы успевать управляться с парусами при частой смене галсов.
Дело это было плевое для любого бывалого моряка, например, такого как Джон Макклар. Но сейчас Макклар возился с мотором, и его задача была дать ход до того, как яхта приблизится к прибрежным камням. И у Леонтьева были некоторые сомнения, что когда палуба заходит ходуном при лавировке, механику удастся также ловко, как в дрейфе, менять свои йоговские асаны и орудовать ключами.
Но профессора приятно удивил его советский стажер. Хотя он имел больше теоретическое представление об управлении парусами, но, несомненно, был способным учеником и ловил на лету все команды шкипера.
Правда, сердце Леонтьева каждый раз екало, когда Воронцов выполнял поворот оверштаг, и при этом парус, проходя через левентик, переходил с одной стороны на другую. Шкипер даже залюбовался, глядя, как его пассажир по-матросски лихо перебрасывал тяжелый, намокший парус с борта на борт.
«Все-таки молодость – великая сила», - с завистью подумал профессор и в ту же секунду выкрикнул:
- Берегись!
Неожиданно шквальный порыв ветра, словно кувалда, ударил в скулу яхты. Этот морской нокдаун пришелся как раз в тот момент, когда парусник пытался стать точно по ветру. Стаксель тряхнуло и тяжелый металлический гик, словно ось карусели, полетел по кругу и с размаха ударил Воронцова по спине. Тот кубарем полетел за борт.
Леонтьев круто переложил руль вправо на разворот и бросился крепить парус. Ему удалось это сделать за считанные секунды, но волны отнесли Воронцова на добрую сотню футов. Его несло на скалы. И, похоже, что при падении беднягу оглушило. Он как оранжевый поплавок выныривал из воды в спасательном жилете, но не показывал признаков жизни.
Леонтьев бросился за подмогой к Макклару, но прежде чем добрался до него по скользкой палубе, он услышал чихание, кашель, а затем мерное глухое ворчание ожившего двигателя. И эта музыка мотора вдруг показалась капитану самой прекрасной мелодией на свете.
…Когда яхта с полным экипажем на борту ошвартовалась у родного причала в закрытой гавани, был уже вечер. По набережной гулял игривый ветерок, кружа и увлекая за собой опавшие, легкие как пух листья. Даже не верилось, что где-то совсем рядом уже бушевал океанский шторм.
- Знаете, чего я действительно боюсь, - сказал, прощаясь, профессор Леонтьев, когда подвез своего советского стажера до университетского кампуса.
Воронцов пожал плечами. Он действительно не понимал, куда сейчас клонит профессор.
- Я боюсь, что завтра с Россией может случиться то же, что с нашей яхтой сегодня.
Воронцов чуть поежился. Воспоминания сегодняшнего дня были для него не самыми приятными.
- Так вот. Я боюсь, что оставшись без привычного движителя экономики – высоких в цене нефти и газа, вы в спешке начнете ставить паруса, и вас понесет на скалы. И тогда вам ничего не останется делать, как направить свой корабль штормовать в океан. Курсом, которого вы не прокладывали, и который неизвестно, куда приведет.
Воронцов истолковал это пророчество по-своему:
- Тогда до встречи на родном корабле в штормовом океане!
Леонтьев устало усмехнулся:
- Нет, ну почему вы все-таки так уверены, что я к вам приеду?
- Все просто: вы говорите о России с тревогой и надеждой.
* * *
…Будущий нобелевский лауреат, создатель Центра в Гарварде и Института в Нью-Йорке действительно еще не один раз приезжал в Россию, когда началась перестройка – второй за столетие великий российский эксперимент. Как и от первого – большевистского - Леонтьев был от него не в восторге. Да, конечно, он приветствовал рыночные демократические реформы, но он был в шоке от социально-экономической «шоковой терапии». Осенью 1992 года в Голландии, выступая как почетный председатель и «ключевой оратор» на конференции, посвященной странам Восточной Европы, 86-летний патриарх экономической науки Василий Васильевич Леонтьев с тревогой задавался вопросом: представляют ли себе люди у власти в Москве, Киеве, в других постсоветских столицах, какое общество и какую экономику они хотят построить на руинах коммунизма. Порой кажется, недоумевал ученый, что они хотят капитализма, которого уже нет и на Западе.
В 1996-м Леонтьев вместе с группой всемирно известных американских и российских экономистов подписал обращение к президенту РФ Борису Ельцину, предлагая ему основы новой экономической политики. В этом обращении говорилось о необходимости борьбы с инфляцией, с утечкой капиталов, с разрушением социально-производственной инфраструктуры, а главное – борьбы с КРИМИНАЛИЗАЦИЕЙ всей экономической жизни. Увы, обращение осталось без ответа. А в 1997-м году, когда страна уже пожинала плоды залоговых аукционов, была отменена за ненадобностью и московская международная экономическая конференция, участником которой должны были стать и американские нобелевские лауреаты – «подписанты», в их числе и Василий Васильевич Леонтьев. Это была его последняя попытка быть полезным России. 5 февраля 1999-го великого ученого не стало.
Конечно, идеи Леонтьева, которого называют «Энштейном в экономике» и сегодня живут в России. В Санкт-Петербурге продолжает работать созданный еще в 1991-м международный Леонтьевский Центр, подготовивший за эти годы более 500 исследовательских, консалтинговых, издательских и других проектов. Но идеи всегда остаются только идеями, пока не находятся люди, способные претворить их в жизнь. Те, кто готов стать к штурвалу, поднять паруса и повести государственный корабль даже под крутым бейдевиндом, не дожидаясь, когда задует попутный ветер. Есть ли сегодня такие люди в России?
Добавить комментарий