Окончание. Начало см. Часть 1
Орлофф как опытный делец почувствовал, что рыба уже клюют, и перешел к деталям.
- Хозяин, мистер Доусон, недавно в Голливуде. Первые свои миллионы он сделал на недвижимости, а теперь хочет инвестировать в кинобизнес, который с окончанием войны пошел в рост. Для новых фильмов понадобятся новые актеры. Много актеров. Вы согласны?
Чехов кивнул, хотя в душе был уже давно не в восторге от американского киноконвейера, штамповавшего глупых и грубых людей.
- Так вот, Доусон предлагает вам должность директора и режиссера своей учебной студии, которая станет работать по всей Америке, от Нью-Йорка до Сан-Франциско, отбирая и обучая талантливую артистическую молодежь. Это будет своего рода Фабрика звезд.
- Гм-м, - заметил Чехов, ерзая на стуле. И уже воодушевляясь и представляя, как он воплотит наконец мечту об идеальном театре будущего, которую пытался реализовать в Москве, потом в Берлине, Париже, Риге, затем в Англии, наконец в учебном театре под Нью-Йорком, и уже был близок к её воплощению, ставя пьесы на Бродвее и руководя учебной театральной труппой в американском Риджвелле. Однако здесь его театральная премьера зловеще совпала с 7 декабря – днем японского нападения на Перл-Харбор. Америка вступила в войну, многих молодых актеров призвали в армию. О «театральном предприятии» пришлось надолго забыть и уехать на поиски киноработы в Голливуд.
- Вы согласны? - громко повторил Орлофф, видя, что его собеседник витает где-то далеко- далеко в облаках воспоминаний.
- Простите, Сергей Сергеевич, - встряхивая мысли, как сон, извинился Чехов. – На чем мы остановились?
Вместе ответа, Орлофф протянул ему лист бумаги, разрисованный квадратами, кругами и стрелками, показывающими движение капиталов:
- Детали вы, конечно, обсудите со своим боссом. Но в общих чертах бизнес-схема работает так. В каждом городе, где будет останавливаться учебная студия, вы формируете учебную группу из ста начинающих местных актеров, с которыми работаете 10 дней. Каждый платит 100 долларов за участие в программе. И того 10 000 долларов за 10 дней. Недурно, правда?
Орлофф даже не посмотрел на реакцию собеседника, уверенный, что сама магическая цифра должна привести его в восторг. Перевел дух и продолжил:
- В месяц, с учетом переездов и уикэндов, вы накрываете, по меньшей мере, 2 города. За год 24. Соответственно, это приносит 240 тысяч долларов. За четыре года это почти миллион!
Граф Орлофф достал из портфеля красный карандаш и нарисовал большой жирный круг вокруг $1 million.
- Разумеется, в течение этих четырех лет вы будете получать жалованье, командировочные, но главное - вы выкупаете весь свой дом без всяких кредитов, моргиджей и прочих банковских фокусов. Наконец, если дела пойдут в гору и Доусон возьмет вас в младшие компаньоны, то из лучших «фабрикантов» вы сможете формировать лучшие группы уже здесь в Голливуде, а потом уже перепродавать их ведущим киностудиям.
- Что значит, перепродавать? – насторожился Чехов. - Это же люди, артисты, а ни какая-нибудь картошка на рынке!
- Вот и именно: на рынке! А на рынке все равно, чем торговать: картошкой, домами или, скажем, людьми, если они настоящие профессионалы.
- Помилуйте! - всплеснул руками Чехов. - О каких профессионалах может идти речь, когда вы предлагаете за 10 дней обучить основам мастерства 100 человек. Чему их можно научить? Они наверняка и понятия не имеют, чем метод Станиславского отличается, скажем, от теории Брехта. Это же чистой воды шарлатанство!
Граф пожал плечами, определенно не понимая, чем недоволен этот гениальный сумасброд.
- Вам-то какое дело? Главное, что у каждого из них будет сертификат Голливудской школы. И там рядом с печатью будет стоять ваша фамилия. Великая фамилия, которую знают во всем мире!
- Какое дело?! – Чехов вскочил со стула. Ксения Карловна попробовала удержать его за руки, но он вырвался и нервно заходил по скрипучим половицам веранды.
- Да, как вы посмели, как вы посмели, сударь, предложить мне такое?! – повторял Михаил Александрович, все больше краснея и заикаясь. – Вы предлагаете мне участвовать в шутовском балагане и думаете, что меня можно опозорить за миллион.
Граф смотрел на маленького, курносого, взъерошенного как воробышек человечка и недоумевал. Ему в какой-то момент стало даже жаль этого театрального чудака, который не может понять, что деньги - может быть, впервые в жизни - сами идут ему в руки, а он не хочет сделать один шаг им навстречу.
- Эх, Михаил Александрович! Я надеялся, что раз в ваших жилах течет еврейская кровь вашей матушки, то у вас найдется хоть какая-то практическая сметка, хоть какой-то практический ум. Увы.
Чехов остановился, посмотрел на гостя с удивлением, а потом вдруг взорвался нервическим, колючим смехом.
- Чему вы смеетесь? – возмутился Орлофф.
Чехов вместо ответа захохотал еще громче. А потом, снова садясь на стул, раскрасневшийся, перевозбужденный, заметил:
- А вы гра-а-ф, оказывается, еще и антисемит!
Причем, в данном случае слово «граф», растянутое в два раза, прозвучало как насмешка.
- Я? Антисемит? С чего вы взяли? – испуганно переспросил Орлофф. – Вовсе нет. Даже напротив. У меня, если хотите знать, бабушка была наполовину еврейкой.
Чехов только махнул рукой, дескать, о чем вы, все это пустое.
- Оставьте ваши генеалогические оправдания, мне они неинтересны. А кроме того, заберите ваш альбом и попрошу вас больше не беспокоить меня подобными деловыми предложениями.
Это было второй пощечиной за сегодняшний вечер. Орлофф стал чернее тучи. Он понял, что потерял перспективного клиента, и решил воздать актеру той же монетой.
- Как вам будет угодно, - мрачно произнес граф, кладя документы в портфель. – Но напоследок позвольте один вопрос.
Михаил Александрович равнодушно кивнул.
- Скажите, мистер Чехов, как вы представляете себе свою жизнь в Голливуде? Вам не страшно здесь умирать?
У Чехова перехватило дыхание, будто от неожиданного удара под дых. Орлофф заметил это и с воодушевлением продолжил:
-Я знаю, вас номинировали на Оскара. Правда, не дали. И не дадут, уж поверьте. Я в этой стране двадцать лет и навидался нашего брата-эмигранта. Хотите, скажу, что вас ждет?
Ксения Карловна попыталась прекратить опасную мужскую ссору, но Михаил Александрович остановил ее: дескать, пусть говорит…
- Вас вышвырнут на улицу. У вас не будет ни дома, ни имени. Все ваши ученики разбегутся и забудут о вас. Вы неудачник и аутсайдер. И знаете почему?
- Почему же? – дрогнувшим голосом переспросил Чехов.
- А вы не хотите покориться Голливуду. А он принимает только тех, кто готов играть по его правилам. И на сцене, и в жизни.
Орлофф вежливо, но холодно простился с Ксенией Карловной и вышел прочь.
В этот вечер Чехов больше не произнес ни слова. Он почувствовал жуткий приступ депрессии. Пожалуй, такой же жуткий, как в мае 1917-го, когда он сбежал прямо с репетиции Станиславского, пришел домой, лег в постель и почувствовал, что не может больше ни играть, ни думать, ни двигаться, ни дышать… Он слег на три месяца. Это был нервный срыв после гигантского творческого перенапряжения, когда энергетический максимализм молодости обернулся вдруг детской беспомощностью и страхом перед жизнью.
Сейчас, конечно, он не мог позволить себе такой «роскоши». У него было слишком мало времени, а сделать предстояло слишком много. Поэтому превозмогая приступ бессилия, Михаил Александрович поднялся к себе в кабинет, заперся там и взялся за редактуру английской версии своей новой книги-учебника «О технике актера». Он испугался, что не успеет закончить эту работу, и тогда его труд останется непонятным для многих начинающих талантливых американских актеров, а значит - и непонятными, непостижимыми останутся и приоткрывшиеся ему великие тайны театрального искусства. И этот страх вдруг стал для него даже сильнее страха приближающейся старости и смерти.
Только ближе к полуночи Чехов снова спустился на веранду, где, закутавшись в плед, сидела за вязанием Ксения Карловна. Ночь была тихая, звездная, прохладная. Супруга довязывала ему осенний свитер и что-то тихонько напевала по-французски. Он на цыпочках подошел сзади и поцеловал ее в макушку, как делал всегда, когда первым шел спать.
- Ты знаешь, а ведь этот Орлофф тысячу раз прав.
Жена обернулась и посмотрела на него с тревогой, попробовала возразить.
Чехов ответил улыбкой:
- Не надо, голубушка. Он прав. Но главное, даже не в этом. А в том, что мне уже не страшно. Не страшно жить и умирать.
…За несколько недель до своей смерти Михаил Александрович Чехов прочел курс лекций для молодых актеров Голливуда. Возможно, это было его лучшее выступление за многолетнюю педагогическую практику. Это было его духовное завещание. Он говорил о… любви. О том, что именно любовь к людям, и вовсе не обязательно только к своим зрителям, желание дарить окружающим все лучшее, что в тебе есть - светлого, сильного, талантливого - является «главной движущей силой нашей жизни и нашей творческой работы».
Позволю себе только одну цитату из чеховской лекции:
«Тем моим слушателям, кто всё ещё склонен считать, что все эти мысли о человеческой любви являются только общим местом и совсем неприменимы на практике, мне хотелось бы сказать следующее. Работая над ролью, мы проходим через разные этапы, и на каждом из них будет присутствовать эта любовь, вдохновляя нас, давая нам советы, внося поправки, углубляя наше понимание роли и усиливая её сценическую выразительность. Мы разбираем с вами различные этапы нашей работы, и в каждой детали, в каждом моменте, в каждом мгновении будет присутствовать также и эта любовь. Она будет своего рода режиссёром внутри нас, она будет давать нам конкретные советы относительно каждой строки, которую мы произносим, каждого мельчайшего действия, и это будет значить для нас даже больше, чем те советы, которые могут давать нам наши внешние режиссёры. Это будет постоянная помощь в каждой детали, в каждой мельчайшей детали. Поверьте мне, друзья, я не взял бы на себя смелость докучать вам этой темой, если бы она была лишь общим местом. Но ваш собственный опыт скажет вам больше, чем могу сказать вам я своими неловкими словами».
Четвертого октября 1955-го года Михаила Александровича Чехова, скончавшегося от сердечного удара, отпевали в небольшой деревянной Спасо-Преображенской церкви в Лос-Анджелесе. В той самой, где 12 лет до этого отпевали его друга и соратника Сергея Васильевича Рахманинова. Стоял такой же солнечный и теплый калифорнийский день. Но в отличие от смерти великого русского композитора кончина великого русского актера не стала даже скромной газетной новостью в России. Только десятилетия спустя на Родине решились наконец воздать должное выдающемуся соотечественнику.
В Голливуде, на кладбище Форест-Лон Мемориел (Лесная поляна), прах Чехова покоится в скромной могиле с такой же скромной надписью: Михаил Чехов. 1891-1955. И уж вовсе не нашлось места для звезды с именем Чехова на знаменитой голливудской «Аллее славы». Правда, Мерилин Монро мечтала поставить памятник своему любимому учителю, но ранняя роковая смерть самой актрисы разрушила эти планы. И все-таки имя Чехова живет в Голливуде. Оно в созданной им школе, оно в работах его выдающихся учеников, один перечень имен которых говорит сам за себя: Клинт Иствуд, Энтони Куинн, Юл Бриннер, Ллойд Бриджес, Грегори Пек, Гэри Купер. Многие другие оскароносные звезды, на перечень которых уйдут страницы, тоже прошли актерскую школу, основанную Чеховым. Утверждают, что больше половины всех оскароносцев второй половины 20-го века учились мастерству по школе Михаила Чехова.
Но дело, конечно же, не в количестве. Главное, что оставил великий актер, театральный режиссер и педагог не имеет коммерческо-статистического выражения. Он подарил американскому кинематографу русскую душу. Дар, как вы сами понимаете, бесценный.
Добавить комментарий