Жизнь и смерть еврейского театра. Факты семейной биографии. Часть 9

 Часть 8

ПОСТУПЛЕНИЕ В ЩУКИНСКОЕ

 У каждой театральной школы были свои сроки приема. Как правило, можно было подавать документы сразу в несколько, потому что время экзаменов не совпадало. Сначала я подал в Школу-Студию МХАТ. Меня прослушивал актер, режиссёр и театральный педагог Александр Михайлович Карев. Я его помнил по фильму "Искатели счастья", в котором он играл образцового большевика Натана - мужественного и мудрого председателя еврейского колхоза в Биробиджане. До того, как стать Каревым, он был Шебшелем Михелевичем Прудкиным. Он воспитал великолепную плеяду актёров. Меня Карев в эту плеяду не включил без объяснения причин. Просто в списке допущенных на второй тур фамилии Лахман не было. Тут мне кто-то сказал, что с такой фамилией, как у меня, легче попасть в Театральное училище имени Щукина при театре Вахтангова. Обжегшись на МХАТе, я напролом не пошел.

Мама посоветовалась с Моисеем Соломоновичем Беленьким, который был тогда заведующим кафедрой марксистско-ленинской философии и парторгом училища. Беленький попросил Якова Михайловича Смоленского – мастера художественного слова, которому разрешили набрать в училище чтецкую группу - дать объективную оценку моим способностям. Мне устроили прослушивание у Смоленского. Опыт выступлений в качестве чтеца у меня был уже приличный, я понравился, и меня направили с первого тура сразу на третий. Это был 1962 год. В Щукинское на каждое из 25-30 мест было подано по 250 заявлений.

Среди абитуриентов были очень самоуверенные, но в училище не попавшие Лена Евтушенко и Сережа Косолапов. Лена – пышногрудая, сексапильная и по-взрослому курящая девушка была сестрой поэта Евгения Евтушенко. Вместо Щукинского она поступила в Щепкинское, а потом много лет работала в Московской филармонии, где администратором была мама Елены и Евгения Зинаида Ермолаевна Евтушенко. Когда я был студентом, то подрабатывал ведущим филармонических концертов. Зинаида Ермолаевна охотно подкармливала меня такими концертами.

Но больше всего я работал у гениального администратора и организатора концертов Володи Фридмана. Его особенность заключалась в редкой дисциплинированности и точности. Он говорил артисту: "Приезжай в 7:15 вечера. На сцену выйдешь в 7:25. В 7:40 ты свободен и к 8 вечера успеешь на второй концерт". И всё был точно так, как он обещал. Редкое качество для администратора во все времена. Артисты обожали Володю, хотя за его спиной шутили по поводу его, как сказали бы сегодня, нетрадиционной сексуальной ориентации.

 Из тех, кто поступал со мной в Щукинское, двое были в армейских гимнастерках. Это только что демобилизованные Ефим Кациров и Владимир Гордяков. Именно солдатской формой они и выделялись. Больше из парней никого не запомнил. Зато девушки были – глаз не оторвать: загорелая, длинноногая Алла Музыка, смуглая, черноглазая Земфира Цахилова, принесшая с собой осетинскую гармонь, Нонна Новосядлова, говорившая с украинской напевностью…

 Когда на стене в Щукинском вывесили списки принятых, мой папа приехал проверить и… либо поздравить меня, либо утешить. Он был единственным приехавшим родителем, и я этого стеснялся: что я, папенькин сынок, что ли? Отец понял это, не стал меня смущать и расспрашивать, а подошел к спискам, нашел мою фамилию и поспешил домой обрадовать жену.

 До первой явки в институт 31 августа было много времени, и я полетел в Киев. Жил у маминого брата, дяди Пети. На киевской киностудии имени Довженко пытался заработать в массовке. Ничего толком не получилось. Зато за месяц отрастил бороду. В киевских троллейбусах бабки ругали меня за это: «Ты чаво, поп что ль?!» А потом приехал папа, с которым мы договорились ехать на юг, к Чёрному морю, с заездом в Харьков для встречи с его отцом, моим дедом. Увидев меня бородатым, он сказал одно слово: «Сбрить!» и повел в парикмахерскую.

 Дед

 Мой отец Янкель-Фишель Волькович Лахман родился в 1914 году в буковинском городе Каменец-Подольском, что на реке Смотрич, в прикарпатской части Украины, в Российской империи. Свой День Рождения он отмечал 1 ноября. Каменец-Подольский (он же Каменец-Подольск) был известен старой турецкой крепостью. Отец рассказывал, как мальчишкой любил бродить по крепости, играть там. Эта крепость была показана в детском кинофильме советских времён «Кортик» по одноимённой приключенческой повести Анатолия Рыбакова (Аронова), с которым, как выяснилось много позже, дружил мой тесть Александр Борисович Аронов, писатель и режиссер цирка и театра. А ещё Каменец-Подольский славился сладкой кукурузой и вкуснейшими яблоками, ставшими любимой едой моего отца на всю жизнь. Кукурузу он присыпал солью, а яблоко съедал полностью, оставляя на ладони только яблочные косточки.

Velvel_Volka_Nahmanovich_Lahman_s_synovyami_Naumom_i_Fishelem_i_s_docheryu_Rivoy.jpg

 Cемья Лахман жила в доме на Почтовой улице. На сохранившейся фотографии мой отец – совсем малыш. Значит, снимок был сделан году в 1915-м. Мой дед по отцовской линии Вельвель (Волька) Нахманович Лахман в молодости был настоящим денди. Во время Первой мировой войны он служил в Русской армии, ходил в штыковую атаку на австрийцев, получил лёгкое штыковое ранение (о чём свидетельствовал шрам на подбородке), попал в плен. При наших редких встречах он показывал мне, какую делал утреннюю гимнастику. Она состояла из солдатских упражнений с воображаемым ружьём. Дед любил синагогальное пение. Он окончил всего несколько классов хедера – начальной еврейской религиозной школы, но умел читать на иврите. В семье говорили на идиш, как и в других еврейских семьях Каменца. По профессии дед был шорник: делал подпруги, сёдла, ремни...

В советское время, будучи ремесленником-единоличником, он делал ремешки с пряжками для туфель. Когда я гостил у деда в Харькове, то играл с его пряжками, разложенными по коробочкам. Он этими пряжками торговал на базаре. После Революции 1917 года все единоличники должны были трудиться в рабочих артелях (социалистическая идея). Зарабатывал мало. Ушёл из артели и опять стал кустарём-одиночкой. При всей бедности мог кормить семью из пяти человек. Оба его сына - мой отец и его младший брат Наум - воевали на фронтах Второй мировой.

Moy_ded_Vol_Borisovich_Sirotin_i_ya.jpg

Дядя Наум погиб. В извещении о его гибели было сказано, что гвардии младший лейтенант, командир пулемётного взвода Лахман Наум Вольфович погиб в бою и захоронен в 2 километрах восточнее деревни Липнянка Златопольского райнона Кировоградской области. Через год после войны умерла бабушка. Кстати, отец рассказывал, как она его спасла. При форсировании Днепра отец в полной амуниции переплывал широченную реку. Как писал Гоголь, "Редкая птица долетит до середины Днепра". А капитан артиллерии, командир батареи Фишель Лахман доплыл до середины и почувствовал, что силы покидают его. Он стал тонуть. И вдруг увидел, как его мать, протянув ему руку, твёрдо сказала: "Доплывёшь, сынок, зун майне!" И вытянула его на поверхность. Неизвестно откуда появились силы, но он сумел доплыть до правого берега.

 После Второй мировой войны дед с женой Сурой и дочерью Ривой вернулся в Харьков. Когда мы с папой ездили на поезде к Чёрному морю, то всегда на день-два останавливались в Харькове, чтобы повидать деда, тётю Риву и других родственников.

Жил он очень бедно. Пенсию по старости не получал, поскольку был единоличником. Папа ежемесячно посылал ему деньги. После смерти папы я, будучи студентом, помогал деду, как мог, выкраивая из стипендии. Он очень гордился тем, что внук ему помогает, ждал денежный перевод, за которым ходил на почту. Заботилась о престарелом отце его дочь Рива. Она была одинокой, служила машинисткой в какой-то конторе. На этой работе испортила себе зрение и к старости почти ничего не видела. Жила она в квартирке на первом этаже. Ей было за семьдесят, когда к ней через окно забрался вор. Брать было нечего, и он со злости изнасиловал пожилую женщину. Вскоре после этого она умерла.

 НАШ КУРС

 31 августа 1962 года нас собрали в гимнастическом зале (ГЗ) на третьем этаже Щукинского училища и представили художественного руководителя курса Анатолия Ивановича Борисова.

 Его слово было далеко не последним при отборе наиболее способных молодых людей. У одних за плечами уже были роли, сыгранные в кино. Других ждала слава в недалеком будущем. Смешливая, обаятельная, всегда со своим мнением Марианна Вертинская (мы её звали либо Машей, либо Марьяной) уже снялась в фильме Анатолия Эфроса "Високосный год" и продолжала сниматья в картине Марлена Хуциева "Мне двадцать лет". Она была взрослой, ей было 19 и у неё уже был роман.

Inna_Gulaya.jpg

Инна Гулая ещё до поступления в Щукинское сыграла в таких фильмах как "Шумный день" режиссёров Натансона и Эфроса, "Тучи над Борском" Василия Ордынского, "Когда деревья были большими" Льва Кулиджанова. К тому же она была замужем за Геннадием Шпаликовым, поэтом и сценаристом фильма "Я шагаю по Москве". Инна и Марианна сошлись на том, что они не девчонки какие-нибудь, не "дуры прям какие-то", а вполне состоявшиеся "деушки". 17-летняя Наташа Селезнева тут же сдружилась с 19-летней Таней Грибковой (впоследствии Егоровой): их тоже сблизило то, что обе замужем. Если мне не изменяет память, первый раз Наташа вышла замуж рано, и мужем был родственник тогдашнего Патриарха Московского и всея Руси Алексия. У Татьяны муж (не помню его имени) играл на гитаре и приятно пел. Но, как говорится, "не долго музыка играла".

Все они жили в Москве, как и я, и Люба Корнева, и Женя Стеблов, с которым мы вместе были в студии при театре Станиславского. К тому же наша тройка была самой младшей, если не считать Селезневу. Толя Васильев тоже москвич. Он был «взрослым», отслужившим в армии, умным, хорошо рисовал, играл на гитаре, владел пантомимой, подражая клоуну Енгибарову, но слишком бескомпромисен, а в таком коллективном искусстве как театр неумение идти на компромис очень осложняет жизнь. После студенческой жестокой драки с Володей Долинским, последнего исключили на год из училища. Так Долинский со второго курса попал на первый, наш, и пришлось Васильеву и Долинскому учиться вместе все 4 года. Я был свидетелем, как Долинский однажды протянул Васильеву руку со словами: "Давай забудем". Но Васильев забывать не захотел и с Долинским не разговаривал все годы.

Nash_kurs._V_centre_rukovoditel_kursa_Anatoliy_Ivanovich_Borisov.jpg

Таким же «взрослым», не желавшим смешиваться с мелюзгой, был Боря Хмельницкий. А когда Юрий Петрович Любимов взял Васильева и Хмельницкого в свой спектакль "Добрый человек из Сезуана", то оба оставались на курсе чисто формально. Алла Музыка была из Подмосковья. Новосядлова (позднее Терентьева) – из Киева. Кациров (он еще носил армейскую гимнастерку, когда сдавал приемные экзамены) – из Днепропетровска. Из разных городов Галя Яцкина, Флора Нерсесова, Земфира Цахилова, Эра Зиганшина, Инна Хохлова… Позднее к нам на курс перевели Валю Малявину и, на короткое время, Татьяну Самойлову. А из мужчин у нас еще были Толя Антосевич, Володя Стрига, Витя Зозулин, Валера Иванов (впоследствии Иванов-Таганский, дабы не путали с другими ивановыми). Подробности о многих из них можно найти в разных справочниках, потому что большинство оставило какой-то след в театре или в кино.

 Самое главное и самое ценное в Щукинском училище – атмосфера и традиции студии под руководством Евгения Багратионовича Вахтангова. Каким-то чудом преподаватели сумели сохранить эту атмосферу. В Щукинском не было такой затхлой советской бюрократии, как в других театральных школах. Здесь было гораздо больше творческой, человеческой, да и политической свободы. Именно здесь и только здесь рождались политически острые режиссерские спектакли Юрия Петровича Любимова, Александра Михайловича Поламишева, Виктора Григорьевича Кольцова.

Нашему поколению щукинцев очень повезло: с нами работали первые вахтанговцы – Мансурова, Орочко, Синельникова, Львова и Шихматов, Толчанов. В массовки спектаклей вводила нас, студентов-первокурсников, Дарья Максимовна Пешкова – дочь Максима Горького. Массовку мы изображали в ужасном спектакле «Алексей Бережной». Эту совковую пьесу в стихах написал и поставил Евгений Рубенович Симонов, сын главного режиссера Рубена Николаевича Симонова. Главную роль играл Юрий Любимов. Нельзя сказать, что Юрий Петрович был выдающимся актером. Впрочем, в этой пьесе хорошо играть было невозможно, настолько она была фальшивой. Зато в театре шла пьеса Эдуардо де Филиппе «Филумена Мортурано», в которой незабываемо играли Цецилия Мансурова и Рубен Симонов.

Nash_kurs.jpg

А вахтанговскую классику «Принцессу Турандот» по пьеса Карло Гоцци можно было смотреть сколько угодно, потому что Николай Гриценко и Юрий Яковлев никогда не играли одинаково. До них пытались дотянуться Михаил Ульянов и Максим Греков – но у них не было такого комедийного дара, как у первых двух. Фактически, весь спектакль держался на Гриценко, Яковлеве и Юлии Борисовой. Высокопарны до фальши были Василий Лановой, Людмила Максакова и Анатолий Кацынский. Впрочем, мы, студенты, были максималистами в своих суждениях и были уверены, что сами сыграли бы лучше. А вот и не сыграли!

 Как в своем классе я был комсоргом (комсомольским организатором) и главной моей обязанностью был сбор членских взносов по 2 копейки с комсомольца, так в Щукинском меня каким-то образом то ли избрали, то ли назначили председателем Кассы взаимной помощи. В день выдачи стипендии я должен был стоять возле окошка, где судентам выдавали деньги, и брать с них членские взносы. Одни давали, другие нет – касса была добровольной. Но в кассе было рублей триста. И вот как-то подходит ко мне старшекурсник Игорь Сиренко и говорит, что надо выдать 200 рублей на частный аборт студентке третьего курса, которая репетирует роль в студенческом спектакле «Добрый человек из Сезуана». Актриса, ставшая весьма известной, вряд ли помнит о давнем поступке доброго человека, похлопотавшего за неё.

Mihail_Ulyanov_Nikolay_Gricenko_Yuriy_Yakovlev_i_Maksim_Grekov.jpg

 …Заканчивался второй год учебы. Май 1964 года. Подготовка к экзаменам. Вдруг заболевает мой отец. У него была мозоль на ноге. Он пошел в районную поликлинику. Там ему женщина-хирург по фамилии Палей срезала мозоль, помазала ранку зеленкой и сказала, что можно идти домой. Папа спросил, не нужно ли забинтовать палец? "Не нужно", ответила врач.

Папа надел носки, в которых ходил уже целый день. А на следующее утро нога стала болеть, покраснела… Началось заражение крови. Официальный диагноз – «флегмона левой стопы». Папе стало трудно дышать. Он слёг. А я был занят экзаменами. Как-то вечером я попал на спектакль гастролировавшего в Москве итальянского театра. Пришел домой и вижу, что папа в тяжелом состоянии. Чтобы как-то отвлечь его, развеселить, я стал рассказывать о спектакле, показывать сцены оттуда. Папа часто-часто дышал, лицо было бледное, а белки глаз – желтые. На следующий день мама вызвала «Скорую помощь» и папу отвезли в больницу возле Павелецкого вокзала.

Мама дежурила у его кровати каждый день. Когда я навестил его, он жаловался, что не в силах повернуться на бок, мама пыталась ему помочь повернуться, но не смогла, я тоже. Тогда я предложил использовать палочку, с помощью которой он поначалу двигался по палате. Папа посмотрел на меня и с грустью сказал: «Я же не мешок»… 18 мая 1964 года, в понедельник утром у нас был экзамен по танцу. Я должен был танцевать с моей партнершей Наташей Селезневой. Когда до экзамена оставалось несколько минут, Эльша Моисеевна Безверняя позвала меня к телефону в учебную часть. Я помчался туда и услышал, как мама с трудом произнесла: «Сашенька, папы больше нет». В каком-то полусознательном состоянии, дрожа всем телом, я стал одеваться. Наташа Селезнева стояла растерянная – с кем она будет сдавать экзамен? Я выскочил из училища, поймал какой-то микроавтобус, доехал до Павелецкого.

Мама сидела в фойе и плакала. Я забежал в палату – там папы не было. Медсестра показала, что кровать с телом выставили в коридор. Я подошел к кровати, приоткрыл простыню. Папа показался мне маленьким… Какой-то мужчина в больничном халате спросил: «Что с ним было?» Я ответил: «Не знаю точно. Всю войну прошел. Ни одного серьезного ранения. Никогда ничем не болел. Был здоров как… бык. И за 10 дней сгорел»… Папе было 49 лет.

 Его смерть потрясла меня. Я впервые пережил смерть близкого мне человека. Я не мог этого понять, не мог принять.

 На папины похороны съехалась мамина родня. Конечно, все очень жалели маму. А она стала как каменная. У меня же была странная реакция: я все время спал. Валился на диван в проходной комнатке и спал весь день. Мне все стало безразлично. Я просто не хотел открывать глаза. Ко мне приехала из училища Ирина Александровна Лилеева, преподаватель зарубежной литературы, уговаривала вернуться и продолжить сдачу экзаменов, иначе меня могли отчислить. Но мне было всё равно. Из студентов приехал навестить меня Валера Иванов. Долго смотрел на меня. И мне вдруг стало смешно: он, как актер, изучал переживания сына, потерявшего отца. Это было настолько явно, что я усмехнулся и прямо спросил: «Работаешь над будущей ролью?» Это был единственный на моей памяти случай, когда Валерий смутился.

 Прощание с телом было в Центросоюзе, где он работал. Был портрет, были цветы. Помню, как какая-то женщина все время обрызгивала его духами «Красная Москва» или еще какими-то. Запах приторно сладкий.

Потом мне не раз встречался этот ненавистный запах… Папин сослуживец, кажется, Ян Болбот, взял его талоны на такси (их выдавали начальникам отделов, а отец возглавлял отделы спорттоваров и культтоваров) и положил к себе в карман.

Moy_otec_Fishel_Lahman._Poslednyaya_v_ego_zhizni_fotografiya.jpg

Папу хоронили на Востряковском кладбище, которое тогда ещё считалось еврейским. На похороны приехали бывшие актёры еврейского театра: Саша Герцберг, Цибулевский с женой, Гриша и Бетя Левинзон, Соня Биник с Ароном Коганом... Оркестр, заказанный Центросоюзом, играл похоронные марши. Похоронили его на «новой» территории, у самого забора, слева от входа.

Надгробный памятник из серого мрамора с природной белой полосой через весь камень – примерно, десятый от ворот. На памятнике надпись «Фишель Волькович Лахман, родился 1/11/14 – умер 18/5/64.

Под памятником плита с надписью на идиш «Фар вос а за гойрл» - «За что такая судьба». Этот вопрос (без вопросительного знака) обращен к небу. Фразу мама взяла из какой-то своей роли. Через много лет я эту же фразу написал на маминой могильной плите… Муж Баси, маминой сестры, Исаак Семёнович Копелян (родственник актёра Ефима Копеляна) посадил потом деревья вокруг могилы моего отца, своими руками сделал на раменском заводе и установил ограду, столбы ограды украсил наконечниками из нержавеющей стали в виде свечи. Но это было почти через год. А в те дни, после похорон, родственники разъехались. Но бабушка и дедушка не захотели оставить маму.

Они очень переживали, особенно дед. Мама тогда не работала. Была весь день дома. Жили мы на те небольшие сбережения, что собрал папа. Моя стипендия была до смешного мала: 28 рублей в месяц. А так как я всегда опаздывал и ловил частную машину, за которую платил 4-5 рублей, чтобы побыстрее добраться от метро "Аэропорт" до Арбата, то пять таких поездок в месяц – вот и вся стипендия. Когда я вечером приходил домой, дед ходил по комнате из угла в угол.

После ужина мы садились с ним играть в шахматы или в шашки. Он долго обдумывал ходы, насвистывая что-то без всякой мелодии. Меня раздражала его медлительность. Но еще больше раздражало то, что он всегда выигрывал. Зато сам он радовался этому как ребенок. А через пять недель после папиной смерти дед умер: четвертый инфаркт…

У нас тогда была мамина старшая сестра Бася. Он умер у нее на руках. За телом приехал мамин барт Лёва и увез его в Минск хоронить. Деду было 72 года.

 …Я вернулся в училище дней через 10 после смерти папы и продолжил сдачу экзаменов. Пропущенные экзамены мне засчитали по работам в течение года.

 По плану студенты должны выезжать на практику с концертной программой. Как раз на то лето была

запланирована поездка в Сибирь, в Красноярский край, для выступлений перед строителями трассы Ачинск-Абалаково. Мне хотелось поехать, но я еще не отошел от потери отца. Мама сказала – поезжай.

 Я уехал. А в это время к маме пришли Шварцер, Биник и Коган и пригласили её в коллектив Еврейского драматического ансамбля при Москонцерте. 

______________________

Дорогие читатели,

публикация следующих частей очерка Александра Сиротина "Жизнь и смерть еврейского театра. Факты семейной биографии" продолжится через месяц. Ждите продолжения!

Редакция журнала ЧАЙКА