Заколдованный полустанок. Окончание. Главы 18 и 19

18.  А Д А М  И  Е В А

 В «спальном» районе среди лишенных индивидуальности домов-пятиэтажек она не без труда разобралась с указанным адресом. Когда поднималась по лестнице, думала о причудах судьбы, завязавших в клубок Адама, Романа, новоявленного Сергея и ее.

 Дверь открыл молодой человек. И тотчас в ее памяти всплыл полузабытый облик Романа Шолпо. Отец и сын были удивительно похожи.

 Комната, в которую Сергей радушно ее пригласил, была загружена тюками и коробками - следами недавнего переезда. Светловолосая девочка рисовала цветными карандашами. По радио звучал романс «На заре ты ее не буди...» на слова Фета. Обстановка комнаты с добродушным хозяином, ребенком и задушевным романсом постепенно гасила ее напряжение.

 В первую минуту оба не знали, с чего начать.

 - К сожалению, папа умер год назад. Ему было шестьдесят семь лет, произошел несчастный случай, - сообщил Роман. Конечно, он мог бы многое вам рассказать об Адаме Людвиговиче. Память-то у него была хорошая. Ведь они дружили с юных лет, можно сказать, с начала века. Но и я кое-что помню.

 - Всего-то шестьдесят семь, - подумала Надежда, вспомнив о своем возрасте. 

 - А вы сами Адама знали? - в ожидании подтверждения спросила она.

 - А как же! Ведь дядя Адам присутствовал в моем детстве. Давайте я расскажу вам все по порядку. Вам будет интересно.

 С этого момента Надежда превратилась в слух. Сергей начал рассказ издалека.

 - До войны мои родители частенько общались с дядей Адамом и тетей Евой. Ребенка было не с кем оставлять, вот они и брали меня с собой. Нас разделяло значительное расстояние - мы жили на Петроградской, а они на Обводном канале. Сперва я считал его своим родным дядей. У меня были, как принято говорить, «ушки на макушке», да и глаза зыркали туда-сюда: любил послушивать и подсматривать. Доводилось мне слышать их разговоры про некую Надю. Из них я понял, что она давным-давно отправилась погостить в Крым и пропала. Адам Людвигович сетовал на то, что не смог ее проводить, а она потерялась. Тогда было много разговоров на эту тему, но я не все понимал и многое не запомнил. В нежном возрасте я думал, что Надя - сестра дяди Адама. Рассуждал я так: если она не отзывается, то забыла брата. После услышанного мне было его жалко, а потому ту сестру считал плохой. Лишь после войны узнал: Надя, то есть вы, была его первой женой.

 Для восстановления былого Сергею потребовалась пауза, после чего он продолжил свой рассказ. 

 - Дядя Адам много занимался со мной, например, читал забавные строки:

 Жили в парке два трамвая:

 Клик и Трам.

 Выходили они вместе

 по утрам. 

 Это стихотворение Осипа Мандельштама, - подумала Надежда. По памяти она читала его маленькой Тасе. 

 Когда Сергей повернулся к дочке, она оторвалась от блокнота с рисунком и продекламировала: 

 Улица-красавица, всем трамваям мать,

 Любит электричеством весело моргать.

 Тем временем Сергей продолжал рассказывать.

 - Дядя Адам учил меня играть в шахматы - стал первым моим учителем. Ко дню рождения он непременно дарил мне какую-нибудь книжку. К началу войны у меня собралась целая библиотека его подарков. Помню книги о спасенных на льдине челюскинцах и приключенческую повесть Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания». Еще он приносил журнал “Мурзилка”. Однажды я подслушал его слова, касающиеся меня: «Мне бы такого сына…” Он часто давал отцу читать разные газеты и журналы, и они беседовали о напечатанном. И еще они произносили имена каких -то авторов и названия книг. Я думал, что дядя Адам тоже писатель. Не знаю, где он работал, судя по разговорам, в каком-то издательстве, возможно, был редактором. 

 На этом месте Сергей прервал свой рассказ. Надежде показалось, что он или что-то вспоминает, или подыскивает нужные слова. Наконец, собравшись с мыслями, он заговорил.

 - Накануне войны тетя Ева связала мне теплые носки, которые потом выручали в эвакуации. Во время наших визитов на Обводный она угощала моими любимыми конфетами - «соевыми батончиками» и что-нибудь вкусное давала с собой. А потом началась война. Когда в 1945 году мы вернулись из Кирова, где находились в эвакуации с заводом, отец стал их разыскивать. Еву он нашел на ее рабочем месте - в больнице. Затем мы с папой несколько раз навещали ее на Васильевском острове. Не столь давно я столкнулся с ней на Андреевском рынке вблизи от ее дома. Она заметно сдала - как-то высохла и плохо видела. Я намеревался ее навестить, но все откладывал... А теперь еще замешкался с обменом квартиры.

 Сергей вновь остановился, видимо, собирался с мыслями.

 - Вот, собственно, и вся история. Почти вся, - заключил он.

 Надежде показалось, что за его последней фразой таится недоговоренность. Он приоткрыл завесу, но что-то важное обошел стороной, скорее всего, не считал нужным углубляться в чужую жизнь. 

 После его рассказа у нее пелена спала с глаз, ей многое прояснилось, прежде всего, непреложный факт: она опоздала. По ее вине именно так и произошло. Годами собиралась в Петроград-Ленинград, а потому упустила время. Теперь Адама нет, зато есть некая Ева. 

 Она намеревалась спросить Сергея, как найти Еву, но он опередил ее - обозначил на листке адрес Евгении Тимофеевны Куликовой. Надежда споткнулась глазами о имя «Евгения». Не ошибка ли? Сергей заметил ее недоумение и пояснил:

 - Незадолго до моей женитьбы мы с отцом беседовали о семейных ценностях. В качестве образца преданности друг другу он привел Веберов. В их семейном анклаве была изобретенная ими игра в первородных Адама и Еву. Получалось так: если он Адам, то нужна и Ева. Тем более, что имя Евгения к тому располагало. Папа считал крепким их союз. Мне кажется, так и было.

 Как просто все у них сложилось, - подумала Надежда. - Мне же понадобились пять лет душевных страданий, предшествовавших соединению с Георгием, а затем десятилетия бремени вины перед Адамом. В сущности, эта пара должна была меня благодарить за своевременное исчезновение и последующее молчание. И еще она обратила внимание на удивительные совпадения в их биографиях. Георгий тоже по-своему распорядился ее именем - поменял Надюшу на Дюшу. 

 - А Ева-Евгения...она какая? - поинтересовалась она.

 - Обыкновенная женщина. Естественная по природе, трудяга. В старости не очень благополучная, но таковой себя не считает. Судя по всему, человек цельный.

 Прощались они тепло. В душе оба надеялись на то, что их встреча не последняя…

 Надежде требовалось время для осмысления услышанного. Ее удивила некая двойственность в переплетении судеб. В голове крутились два имени – Ева и Евгения, мандельштамовские два трамвая и - главное - ожившие в памяти строки Семена Надсона о двух поездах. Они напоминали ее отношения с двумя мужьями.

 Мы как два поезда (хотя с локомотивом

 Я не без робости решаюсь нас равнять)

 На станции Любань лишь случаем счастливым

 Сошлись, чтоб разойтись опять.

 Наш стрелочник, судьба, безжалостной рукою

 На разных нас поставила путях,

 И скоро я умчусь с бессильною тоскою,

 Умчусь на всех своих парах.

 Именно так и случилось: «Любань» обернулась заколдованным полустанком, откуда она умчалась с Георгием. Но память, как у Надсона, осталась при ней: 

 Не позабыл о станции, где рядом

 Сочувственно пыхтел второй локомотив.

 После разговора с Сергеем Шолпо ею овладело желание как можно скорее встретиться с Евгенией Тимофеевной Куликовой. Когда на следующий день она подходила к дому на Васильевском, ее сердце тревожно напоминало о себе. Она не представляла, с чего начнется их беседа и в каком направлении станет протекать. А тут еще неожиданно разболелся зуб.

 Дверь открыла пышнотелая девица с сельским румянцем на лице. Узкое пространство при входе в квартиру было заполнено разнородным коммунальным имуществом. Прихожая тускло освещалась одинокой лампочкой. На стенах висели цинковый таз и древний телефоном в окружении нацарапанных номеров. Едва не натыкаясь на детский велосипед и ящики с овощами, они двинулись вглубь квартиры - навстречу запахам коммунального быта и соседским голосам.

 Возникшая на пороге дальней комнаты старуха не соответствовала представлениям Надежды. Низкорослая, с узелком седых волос на затылке, в замотанных шнурком очках с дужками, она казалась сущим приведением. В первый момент Надежда опешила. Подавленная ее убогим видом, не могла поверить в то, что перед ней вторая жена ее первого мужа. Она представляла Евгению более молодой и представительной, но мысленно нарисованный портрет оказался ложным. Непроизвольно на ум пришло сравнение с мамой Лизой. Даже во время эвакуации в глухом деревенском углу, в компании с хлевом, русской печкой и ухватами, свекровь выглядела куда свежее этого божьего одуванчика. 

 По логике вещей, такой женщине не было места рядом с Адамом с его интеллигентностью и природной харизмой. Впрочем, Надежда всегда держала в голове себя - простенькую швею-самоучку с четырьмя классами за плечами, сперва вышедшую замуж за образованного Адама Вебера, а затем подобранную на полустанке дворянских кровей Георгием. Оба ее мужа были из генетически другого гнезда, их родословные уходили в века, они формировались в неведомой ей среде с традиционными ценностями. И оба выбрали ее - безродную недоросль, посредственность из подворотни на ул. Жуковского с отсутствующей голубой кровью.

 Конечно, Надежда понимала: первое впечатление о Куликовой нельзя принимать за окончательное, характеризующее ее как личность.

 Еще она испытывала смущение от того, что своим появлением-воскрешением вторглась в жизнь одинокой старухи, а потому не знала, как себя вести. Выходит, явилась сюда, чтобы оживить прошлое, а столкнулась с унылым настоящим. 

 Ей хватило одного взгляда для оценки скромного жилища хозяйки.

 Быт ее семьи отличался неприхотливостью. Они с Георгием, мамой Лизой и Тасей не шиковали, как принято говорить, жили “от получки до получки “, вещами себя не обременяли, но как-то умудрялись сводить концы с концами. По меркам советского времени такая жизнь считалась нормальной. Здесь же каждый предмет “времен Очакова и покоренья Крыма” свидетельствовал о нужде. Это подтверждали выцветшая занавеска на окне, заварной чайник с отбитым носиком, клеенка на столе с потускневшим рисунком... Пристанище хозяйки было таким же морщинистым, как и ее лицо. Казалось, в маленькой комнате, видимо, дореволюционной людской, уже ничего не может произойти кроме естественного конца. Ей представился Адам в атмосфере этой унылой ветхости, от чего у нее сжалось сердце.

 - Я ждала вашего прихода, - добродушно заметила Ева-Евгения. - Мне звонил Сережа Шолпо и предупредил. Думаю, вам было нелегко встретится со мной после стольких лет неведенья об Адаме Людвиговиче.

 Едва ли она представляла, какого напряжения стоил Надежде этот визит!

 - Спасибо вам за память об Адамушке и за внимание ко мне. Будь он жив, радовался бы вашему появлению, - продолжала хозяйка. 

 Прежде Надежде не доводилось ни слышать, ни употреблять имя Адама в такой ласковой форме.

 - Возможно, вы считаете, что он вас бросил и забыл, - предположила Евгения. - Но это не так. Он часто вас вспоминал, долго искал, но вы бесследно пропали. 

 Они сели за стол друг против друга. Сдобного вида девица принесла чайник, у Евы нашлись сухарики.

 - Я вам все расскажу по-порядку, - ровным голосом произнесла хозяйка. - Знаете, Надежда Ивановна, я ведь всю жизнь провела в лазаретах, госпиталях и больницах сестрой милосердия. Сперва в Гражданскую войну, потом в революцию, в блокаду, словом, до пенсии. В 1920 году наш лазарет находился в реквизированном особняке на Неве, был он переполнен тяжелыми больными. Тогда в Питере свирепствовали такие лютые болезни, как тиф и испанка - по нынешнему грипп. Работы у докторов и сестер было так много, что мы по нескольку дней не ночевали дома. Лекарства почти отсутствовали, больных выхаживали по старинке - теплым питьем, компрессами и собственными руками. К тому, же зимой холод в особняке словно на улице.

 Должно быть, Куликовой трудно было оглядываться на происходившее сорок лет назад. Время от времени она прерывала свой рассказ - то ли подбирала слова, то ли что-то вспоминала. 

 - В мое дежурство Адама как раз и доставили непосредственно со службы, - продолжала она. - Был он тяжелым, несколько дней не приходил в сознание. Врачи, можно сказать, не давали ему шанса. А потом, когда глаза открыл, начал говорить про каких-то Надю и тетушку. Через несколько дней попросил он меня отнести записку Елене Генриховне Вебер на Литейный. Я пошла, но передавать было уже некому. Дворник сказал, что та барыня заболела и вскоре скончалась, а в квартиру вселены другие жильцы. Адам сетовал на то, что не мог проводить тетю в последний путь. Впоследствии он часто вспоминал и ее, и время, проведенное в доме на Литейном. По его словам, она заменила ему мать.

 Преодолевая не ко времени заявившую о себе зубную боль, Надежда ловила каждое слово Евгении Тимофеевны. Услышанное приоткрывало завесу далекого дня ее отъезда из Питера. Она хорошо помнила вокзал и свое ожидание Адама до момента отхода поезда в Крым. Так вот в чем дело! Оказывается, тогда он уже был болен, попал в лазарет, а потому не смог, как обещал, ее проводить. Ведь еще утром он жаловался на плохое самочувствие, а она уговаривала его отлежаться дома, но он отправился в издательство. Судя по всему, он заразился от Елены Генриховны. 

 Тем временем Куликова продолжала рассказывать.

 - По просьбе Адамушки, я несколько раз ходила на Гороховую. Он ждал сообщения от вас, но так и не дождался. В последний мой приход дворник сказал, что квартира уже заселена. После выписки из госпиталя ему идти было некуда. Вот мы с мамой и взяли его к себе. Кто-то же должен был за ним присматривать. Когда через год мама умерла, мы с ним остались вдвоем. Он долго еще слабым был - напоминало о себе осложнение на сердце.

 Короткое время Евгения и Надежда молчали; каждый переваривал собственные мысли. Первой заговорила хозяйка.

 - Я вам как на духу скажу: прожили мы двадцать два года без серьезных размолвок. А ведь я Адамушку на восемь лет старше, он мог бы помоложе, красивее, образованнее найти. Я бы его не держала. Детей нам Бог не дал по моей женской несостоятельности. В госпиталях я стольких больных на себе перенесла! Вот и надорвалась, тем самым лишила нас с ним семейной радости. Он сильно привязался к Сереже Шолпо - называл его Сергунчиком. А мое имя - Евгения - переделал в Еву. У нас в ходу были обращения “Адамушка” и “Евушка”.

 Надежда подумала о совпадениях в биографиях. Георгий тоже переделал ее имя - превратил Надюшу в Дюшу. Адама и ее одновременно скосила инфекция. Как и Еве, ей не довелось родить ребенка. В пору болезни в Крыму ее опекали Садовские, а Адама в Петрограде - Евгения Куликова. В результате сложились две семьи - одна в Джанкое, другая в Питере. При этом они с Адамом, как выяснилось, надеялись на встречу друг с другом. Еще на ум ей пришло относящееся к Адаму и Еве шекспировское изречение о сердечном чувстве: у одного оно стало ответом на муки, у другого - породило состраданье к ним.

 Признание Евгении о ее “женской несостоятельности” напомнило Надежде роковой день в библиотеке, когда полученные травмы лишили ее возможности стать матерью. Выходит, их сближает личная судьба. Но у нее есть семья - Георгий, Тася, маленький внук Юрочка, верный друг доктор Подушко, а Евгения одна на белом свете в окружении унылых коммунальных стен. 

 Судя по всему, одинокой женщине было трудно рассказывать о былом первой жене ее мужа. Как бы собираясь с мыслями, она теребила край салфетки и передвигала чашку. Надежда ее не торопила. Да и зуб то и дело напоминал о себе.

 - Честно сказать, Надежда Ивановна, первые годы Адамушка вас ждал, - продолжила Ева. - Сперва писал в разные инстанции, а потом, кажется, в 1925 году, отправился в Крым на поиски. Он побывал в усадьбе помещицы, куда вы направились. Там узнал о ее кончине несколько лет назад. Словом, долго вас искал, а когда возвратился, с грустью сказал мне: “Искать Надю бесполезно. Она пропала”. Такое было неспокойное время, всякое могло случиться. Потом уже оставил поиски, смирился с мыслью, что потерял жену. Но всегда продолжал душевно вас вспоминать. 

 - Как раз тогда я вышла замуж и поменяла фамилию Вебер на Садовскую. Ведь в двадцатые годы не было ни штампов в паспортах, ни самих паспортов, - пояснила Надежда. 

 - И правильно сделали, что семью завели. Коль скоро вас жизнь развела, не следовало закапывать молодость в песок. Выходит, пора подошла. Сдается мне, вы по сей день несете на себе вину перед Адамом. А ведь это надуманное! В произошедшем никто не виноват. Иногда обстоятельства сильнее личных намерений.

 Помедлив, она продолжала развивать эту тему.

 - Не корите себя, отпустите свое прошлое - его время ушло. Жизнь не стерильная - она с ухабами и обрывами, а потому в ней хватает неправильных поступков, и это нормально. Наверно, правильная жизнь вообще не существует.

 Надежда не прерывала Евгению. На какое-то время та вновь умолкла. Похоже, хотела что-то добавить. Наконец, собравшись с мыслями, призналась:

 - И у меня получилось неладное. Ради Адамушки оставила я хорошего человека - нарушила данное ему слово, тем самым проявила неблагодарность. Он меня до конца дней своих не простил, считал предательницей.

 - Вы предательница?!, - с недоумением воскликнула Надежда, глядя на увядающий одуванчик. - Какая вы предательница! Да вы жизнь в Адама вдохнули, избавили от одиночества!

 - Может быть и так. Но другому человеку жизнь разрушила. Вот я и говорю: правильной жизни не бывает - любая с червоточинкой.

 Вновь наступила пауза, необходимая собеседницам для приведения мыслей в должный порядок.

 - А мне фамилию не довелось менять. Ведь мы с Адамушкой до самой ленинградской блокады так и не собрались узаконить наши отношения, - призналась Евгения. - Выходит, жили в гражданском браке. Но это для нас не имело значения. 

 Как бы собираясь с мыслями для рассказа о чем-то важном, хозяйка комнаты пояснила:

 - Верно, вам интересно узнать об уходе Адама Людвиговича. Так я все помню и все расскажу...

 Надежда внутренне собралась - понимала, что речь пойдет о самом важном. Да и Евгения не без волнения подошла к рассказу о трагическом блокадном времени. 

 - Адамушка раз в несколько лет вынужден был ложиться в больницу по причине болезни сердца. Поэтому он не служил в армии. Хоть я и медик, но так и не разобралась с его заболеванием. Во время блокады мы жили на Садовой вблизи от Радиокомитета, где он тогда служил. Он ходил на Радио пешком. А тут еще проклятые обстрелы. Он делал передачи с литераторами, включая Ольгу Берггольц. Еще читал лекции в госпиталях. К январю 1942 года Адам так ослабел, что на службу уже ходить не мог, из последних сил пару раз добрался до Пушкинского дома. И сильно мерз. Тогда мужчины сдавали быстрее женщин. Я поддерживала его всеми способами - оставляла ему два хлебных пайка, а сама перебивалась в госпитале чем Бог пошлет. Иногда перепадало от раненых фронтовиков. У них паек был военный, некоторые делились с больничным персоналом. И это тоже ему относила. С дровами у нас было, можно сказать, никак, а потому обитали в ледяной комнате.

 Слушая Евгению, Надежда ловила каждое ее слово. Она физически ощущала присутствие голодного и больного Адама в промерзшей комнате - пусть не этой, но подобной, от чего у нее сжималось сердце. 

 Неторопливо подбирая слова, Евгения продолжала вспоминать блокадное время. Следующий ее монолог оказался страшнее предыдущего.

 - Десятое января помнить буду всегда. В тот роковой день оставила ему хлебный паек и, как обычно, отправилась в госпиталь. Вернулась я домой после ночного дежурства, а Адамушки нет. И чайника с бидоном тоже нет. Значит, пошел он за водой. Водопровод у нас промерз еще в начале зимы. Канализация не работала. Представляете? И холода стояли арктические, до сорока градусов доходило. Я тотчас следом отправилась, думала подсобить ему. В тот день как раз происходили налеты с обстрелами и бомбежками жилых кварталов.

 На короткое время возникла пауза. Надежда понимала, какого напряжения требует от Евы возврат к тем суровым дням. 

 - А дальше было так, - продолжала рассказчица. - Если коротко говорить, то три дня искала его, с утра до вечера обходила наш район, тащилась по заснеженным улицам, на мост ходила, встречных спрашивала, в больницах узнавала. По сей день не могу забыть плутаний с опознанием трупов. На улице холодища, я окоченевшая. И укрыться негде. Там и тут встречались санки с покойниками. Помню женщину, обмотанную чем попало, стягивающую с покойника теплую одежду. Во дворе Троицкого рынка лежали сотни трупов. Один поэт, запамятовала его фамилию, точно передал блокадное время, когда штабелями в снегу лежали не дрова. У нас - блокадников - в головах случалась путаница. От увиденного, услышанного и пережитого можно было рехнуться. Например, мать ради хлебной карточки зимой держала за окном окаменевший труп собственного ребенка.

 И вновь образовалась пауза. Пока Евгения молчала, Надежде вспомнился поразивший ее рассказ лечившегося в Крыму столичного журналиста. Блокадной зимой 1942 года, когда отсутствие в городе продуктов привело к массовым смертям, его вызвали для доклада в Смольный к среднего ранга партийному начальнику. Увиденное в том кабинете было несовместимо со 125 гр. хлеба и уличными трупами. Стол партийного руководителя украшал пир - бутерброды с колбасой и сдобная выпечка. 

 Вслед за короткой передышкой Евгения продолжала вспоминать минувшее. 

 - Вероятно, в то время я не задумывалась о своих действиях. В сущности, искала не Адамушку, а его следы. Так больше его и не видела. Потом в госпиталь переселилась.

 Она вновь умолкла. О многом говорили не только ее слова, но выражение лица.

 - Извините меня, Надежда Ивановна, но могилку Адама Людвиговича указать не могу, - подытожила Ева. - Кто знает, где он похоронен! В Ленинграде не одно блокадное захоронение. Говорят, на Пискаревском в одной могиле по две тысячи. Считается всего полтора миллиона погибло, а по другим подсчетам больше. 

 Услышанное означало, что дорога к могиле Адама для Надежды закрыта, как нет ее и к захоронениям матери и Елены Генриховны. Похороны мамы она не запомнила, о тетушкиных не ведала. Похоже, нынче никто не знает, где могилы ее близких с их потусторонним спокойствием. 

 Вслед за блокадной исповедью Евгении в комнате воцарилось молчание. Пышнотелая соседка утирала слезы. Потрясенная услышанным, Надежда не отрывала взгляда от рассказчицы. Теперь все ее личные переживания, включая конфликты с Тасей последних лет, казались ей ничтожными. При этом менялось ее представление о старушке. Чем дольше та говорила, тем быстрее из слабой женщины типа божьего одуванчика превращалась в достойного уважения сильного человека.

 Молчание нарушила Евгения.

 - Я вам не все рассказала. Было еще обстоятельство, касающееся Адама. Через несколько дней после его исчезновения на пороге нашей комнаты появились два человека, назвавшиеся сотрудниками “органов”, пугающих население. Я сразу смекнула о причине их визита. Вы понимаете, о чем я говорю?

 Как не понять! Надежда отлично помнила отметку в документах Адама: из немцев. Еще она знала подобную историю с Георгием: благодаря предупреждению незнакомого доброжелателя в начале войны он спешно покинул Крым. Тогда “органы” вытащили из-под спуда некие данные о его родстве с германским дядей, с которым связь прервалась еще в первую Мировую войну. 

 - Эти люди из Большого дома пришли за ним, - уточнила Ева. - Но они опоздали. Будь он жив, ему грозил бы лагерь. Как же, дворянин с немецким хвостом во время войны с фашистской Германией! Словом, “чужеродный элемент”. Такие у нас порядки. Да он так ослабел, что едва -ли дотянул бы до “лагерного санатория”.

 Внезапно Евгения поднялась, заковыляла к комоду, из недр которого извлекла маленькую коробочку. Открыв ее, положила на стол завернутый в вату предмет.

 - Это Адамушкино обручальное кольцо, - пояснила она. - Вы должны его помнить. Он его не носил, держал в надежном месте. Конечно, в блокаду мог бы его продать или поменять на еду. Но такое ему в голову не приходило. А ведь за золотое кольцо тогда можно было получить немного сахара или крупы. Он его берег в память о вас, о первом своем браке. У нас с ним, как понимаете, подобная обручальная роскошь отсутствовала. Теперь, Надежда Ивановна, оно ваше. Считайте, что из его рук получили.

 Перед глазами Надежды было то самое обручальное кольцо, с которым Адам вместе с ней сорок два года назад вышел из церкви. Со временем золото потускнело, от него веяло тайным смыслом прошлого. 

 При взгляде на него она вспомнила день венчания в Спасо-Преображенском соборе в 1919 году и два кольца на их с Адамом пальцах. Но пристанища у них, разделенных временем и пространством, оказались разными. Свое кольцо она для сохранности зашила в подкладку жакета на пути в Крым, а потом, как и Адам, никогда не носила. Выходит, содержимое маленькой пластмассовой коробочки, много лет сберегаемое вдовой, - единственная вещественная память об их браке.

 На какое-то время в комнате вновь воцарилось молчание. К таким паузам Надежда успела привыкнуть. Вслед за ними она узнавала что-то важное. На этот раз ее ждал заключительный монолог Евгении Куликовой.

 - Обидно за Адамушку - за его несправедливую судьбу. И вас он потерял, и детей по моей вине не имел, и писателям не стал. А ведь был человеком высокой культуры, трудился в разных издательствах, литература была его призванием, выходит, по природе своей был литератором. И владел словом, мечтал издать книгу, но не успел. Он написал работу о вождях символизма - Блоке, Брюсове... И Маяковского вспоминал. Ведь он с ним лично общался и ценил его творчество. А скольким молодым авторам помогал! И стихи писал, например, были у него обращенные к вам строки: Мне женский профиль снится иногда… Полностью стихотворения теперь уж не помню. После Адамушки остались рассказы и статьи. Но потом все его бумаги сгорели во время пожара. Когда фугаска в дом попала, наша комната сильно пострадала. Взрывная волна сломала и разбросала мебель. Чудом сохранилась тумбочка, в которой находилась коробочка с его обручальным кольцом. У меня нет ни одной его фотографии. Его уход для меня большая потеря. Я скрашивала его жизнь, как умела, а сохранить не смогла. Не уберегла я его. Прожил он всего сорок семь лет. Сколько времени прошло, а он всегда со мной, я каждый день с ним разговариваю.

 Впитывая в себя рассказ Куликовой, Надежда сетовала на то, что за несколько лет общения с Адамом, включая их короткий брак, так и не разглядела его творческую натуру. Еще она вспомнила фразу Бигуди, накануне произнесенную о муже-инвалиде: Как приду домой, сразу к нему обращаюсь. Обе безвременно потерявшие мужей женщины сохранили преданность им.

 Ей бросилась в глаза манера Евгении больше говорить о живом Адаме и меньше о себе. Конечно, она могла бы рассказать ей то, о чем накануне поведала Бигуди: как годами рвалась в Питер, как укоряла себя за бездействие… Но почему-то молчала. Нужные слова куда-то подевались. Возможно, они и не требовались, так как Евгения сама разглядела лежащую на ее душе вину.

 Чем дольше Надежда вслушивалась в рассказанное хозяйкой комнаты о прежде неведомых ей эпизодах из жизни Адама, тем ближе становилась ей эта старая женщина.

 Неожиданно для себя она заплакала. Прежде слезливостью не страдала - вообще не помнила, когда такое с ней происходило. Даже неродившийся ребенок, смерть матери, Елизаветы Максимовны, Саши не сопровождались слезами. Пожалуй, единственный раз на Карадаге заявили о себе слезы, но тогда они были проявлением радости в ответ на слова Георгия об их общей судьбе. Теперь они стали реакцией на встречу с Евгенией Куликовой и ее откровения. Она не сдерживала слез, очищающих от накипи привычных раздумий. Как-то вдруг исчезла грусть, уступив место их обоюдному взаимопониманию и доверию. 

 Прощаясь, женщины обнялись. 

 - Не исчезайте, Надюша, - добродушно произнесла Евгения.

 - Теперь уж не пропаду! А вам спасибо за Адама, за отданные ему годы жизни. И спасибо за всех выхожанных вами больных, - отозвалась Надежда. 

 Она покидала коммунальную квартиру на Васильевском с мыслью о том, что дороги одуванчика и ее семьи скрестились навсегда.

 (Обоюдное чувство теплоты и покоя - редкое состояние души. Судьбу не угадаешь: встреча с чаепитием и откровением способна обернуться близостью до конца дней.)

19. А К К О Р Д

 В тот день Надежда впервые взглянула иными глазами на свою вину перед Адамом. Возвращаясь к перепутанным обстоятельствам далеких лет, она по-новому задавала себе вопросы. Действительно ли виновата в том, что брак с ним распался? Не привела ли к этому цепь событий - полустанок, на котором застряла, ответ бывшей помещицы с отказом дать ей приют, участие Садовских в ее судьбе, безответные письма в Питер и, как теперь выяснилось, заболевший Адам? 

 Встреча с Евой подтолкнула ее к переоценке случившегося. Прежде ей недоставало разума сделать шаг в сторону. И только рассказ хозяйки коммунального угла помог здраво оценить происходившее - с иной стороны взглянуть на терзания якобы непорядочной жены. 

 В сущности, этой паре повезло, их жизнь сложилась удачно. Едва ли она могла бы дать Адаму то, на что оказалась способна чистая душа Евгения Куликова. Впервые ей открылась суть отношения к первому мужу. В противоположность глубокому чувству Евы, ею руководили уважение и привычка к нему, а их брак был основан на ее иллюзиях. Как знать: будь он жив, ее появление в Ленинграде - этакое неожиданное воскрешение - могло бы оказаться не к месту. Что касается самобичевания, то это плод ее воображения. И все потому, что год за годом пребывала в раздвоенном состоянии. Подогреваемая совестью, металась между долгом перед Адамом и чувством по отношению к Георгию. Выходит, жила с оглядкой на ушедшее, подкармливала и лелеяла свою вину перед первым мужем. За долгие годы она так вошла в роль виноватой, что иного амплуа для себя не представляла, а это привело к конфликту с самой собой. Верно, нужно было пройти через многолетние испытания, жить с повернутой в прошлое головой, чтобы встретиться с вдовой Адама и услышать от нее о надуманной вине и о жизни с ухабами и обрывами. Именно Ева своим рассказом сняла с ее души тревогу, подтолкнула к пересмотру ошибочно сложенной мозаики - ложной вины - и открыла глаза на истину: нельзя умножать сущее без необходимости. Если они с Адамом, в силу обстоятельств, потеряли друг друга, то случившееся к греху не имеет отношения. Стало быть, виноватых нет. 

 Подробный рассказ Евы помог ей сделать еще одно важное открытие. Оказалось, что в былое время Адама не знала, а впоследствии носила в себе некий вымышленный образ покинутого мужа. В сущности, помнила лишь его человеческие проявления, но не догадывалась о таких присущих ему качествах, как преданность и творческая энергетика. 

 Так или иначе, визит к Еве стал началом ее просветления. Главное, он сулил излечение от многолетней болезни самовнушения с терзаниями под диктовку совести. В квартиру на Васильевском острове она пришла с комплексом вины, а уходила выздоравливающей. Общение со старой женщиной в одночасье изменило ее представление о былом. Оно принесло горькую весть о судьбе первого мужа, но и давало шанс избавиться от обременительного состояния. Со всей ясностью Надежда поняла: настала пора отпустить Адама, переместить его в область светлой памяти. А это означало, что ее ностальгической зависимости место в прошлом. Круг замкнулся. 

 Посещение Спасо-Преображенского собора приближало Надежду к завершению визита в Ленинград. Рядом с храмом находился дом Мурузи. Если в былые времена она понятия не имела о его обитателях, то теперь на массивное серое здание смотрела иными глазами. Мысленно она оживляла события полувековой давности, когда с этим примечательным домом были связаны литераторы во главе с Зинаидой Гиппиус и Дмитрием Мережковским. Что-что, а с фигурантами Серебряного века у нее установилась литературная связь. 

 (Спустя полвека на стене солидного здания, сохраняющего старое название “Дом Мурузи”, появится табличка с именем Иосифа Бродского - Нобелевского лауреата, поэта-изгнанника с мировым признанием.) 

 В этой церкви в последний раз Надежда была во время отпевания матери. Подробности того дня почти выпали из ее памяти. Зато она хорошо помнила место, где они стояли с Адамом в день их венчания. Помнила батюшку Викентия, образа, восковые свечи. Тогда рядом находились мама, крестная, Елена Генриховна, подруга Варя и Сергей Шолпо. 

 После отъезда из Питера ее церковная связь оборвалась. Молитв она не знала, но память хранила обращение крестной: “Господи! Помилуй меня, грешную!” Подобно Георгию и Елизавете Максимовне, в ней жила вера, но поодаль от стен храма. Она готова была признать высший Разум - порой даже ощущала вмешательство некой силы, однако настороженно относилась к церковным священнодействиям через проповедников. Как бы то ни было, в столь сложном вопросе так и не разобралась. Но с нательным крестиком не расставалась - считала его охранной грамотой. Она сомневалась в том, что в церковных стенах можно избавиться от греха, одновременно чувствовала, что в них нельзя лгать - ни мысленно, ни на словах. И еще готова была признать Бога не вне, а внутри всего существующего - будь то человек, животное, растение...

 Надежда поставила свечки “за здравие” и “за упокой”. Глядя на их мерцающие язычки, общалась с близкими - думала о неоплаканных могилах матери, Адама, Елены Генриховны, неведомых жертв ленинградской блокады, фронтовиков. 

 Внезапно из лабиринтов памяти вынырнула фраза, давным-давно произнесенная в этой церкви незнакомой прихожанкой: Господи! Дай мне силы, чтобы они пошли на благо других! Да и ей самой была известна библейская мудрость-заповедь: Возлюби ближнего своего. Аналогичной человеческой мыслью руководствовалась Бигуди, годами спасавшая мужа-инвалида. Не случайно она говорила о грехе, искупаемом добрыми поступками, и о долге, который надо отдавать. Выходит, наказание лечит - дает возможность поступать по зову совести, то есть во благо тех, кто нуждается в помощи. 

 Теперь она знала, как поступать. Главное - не дать Еве одиноко завянуть в коммунальном затворничестве с его нищим уютом. Следует украсить ее жизнь радостью, чтобы божьему одуванчику легче дышалось в конце пути. Рассуждая подобным образом, Надежда без раздумий приняла Евгению Куликову в свою семью в качестве члена.

 (Ей было невдомек, что годами протягивала руку и подставляла плечо тем, кто нуждался в поддержке, но считала это само собой разумеющимся).

 Тасе она тоже была должна. Прежде ей казалось, что причина их натянутых отношений лежит в поведении дочки - в ее отчужденности, грубости, бегстве в Москву. У нее не было сомнения в том, что войну начала Тася, а они с Георгием принимали удары, можно сказать, без вины перед ней и сопротивления. В церкви ей впервые открылось истинная картина. Под сомнением оказалась правильность их с Георгием реакции. Почему они не нашли слов и действий, способных пробить брешь в юношеском сознании дочери? Почему жизненный опыт не подсказал дорогу к ее сердцу? Наконец, почему она пропускала мимо ушей соображения Георгия относительно воспитания. Выходит, в запутанных семейных отношениях есть и родительская вина, включая ее в роли матери. А коли так, не все потеряно. Теперь она знала, как надо действовать...

 (Она не могла знать, что по странному стечению обстоятельств как раз в это время живущую в Москве Тасю настигло аналогичное просветление.) 

 На паперти группировались старушки - ее ровесницы, отмеченные клеймом бедности. Нечто подобное Надежда видела на этом месте после революции. Те и сегодняшние - часть истории этого города. Мысленно она прослеживала движение во времени нынешних в условиях доставшегося им века с войнами, революцией, блокадой. Не от хорошей жизни на закате лет в мирное время они просят подаяние, сжимают в ладонях мелочь. Еще она думала о том, что за прошедшие годы ее связь с этим городом не прервалась и, дай Бог, будет продолжаться... 

 Она раздала просительницам деньги - не так много, зато хватило всем. В ответ благодарные просительницы ей кланялись и, как некогда крестная, вторили друг за другом: “Храни тебя бог!” 

 Внезапно она почувствовала, что зубная боль прошла, словно ее и не было. Она не могла понять, что тому способствовало - приближение ко Всевышнему со знаком прощения и благословения, аура церковных стен или то и другое. Впервые она готова была поверить в существование Бога, творящего чудеса. Ее одолевало предчувствие: время все расставит по своим местам. А это значит, что ухабистой жизни не будет, поскольку не будет прежней Надежды Садовской.

 (Увидевший свет, в темноту не вернется.)

 Так или иначе, в Спасо-Преображенском соборе с ней произошло нечто загадочное. Она покидала его со светлым чувством. 

 Конечно, ее тянуло в Эрмитаж и Русский музей, где в пору юности не довелось побывать и куда годами тянуло. Но после недавно увиденного и услышанного в Ленинграде переполненная впечатлениями душа не принимала искусства даже в малых его выражениях. В запасе у нее был один день. Оставалось реализовать намеченный план действий...

 На следующее утро Надежда направилась в сторону Петропавловской крепости. Добравшись на трамвае до Летнего сада, затем пешком шла по Кировскому мосту (прежде он назывался Троицким) и, оказавшись на Петроградской стороне, повернула налево - по направлению к устремленному ввысь шпилю крепости.

 Поскольку место расстрела старшего Садовского в период “красного террора”не было известно Георгию и Елизавете Максимовне (а ей и подавно), по территории крепости она двигалась наобум. Ей важно было почувствовать атмосферу последнего пристанища инженера-путейца Константина Николаевича Садовского, чья жизнь оборвалась где-то неподалеку .

 У Трубецкого бастиона она заметила группу экскурсантов. Экскурсовод бойко перечисляла имена узников российской тюрьмы, десятилетиями сменявших друг друга в казематах. Надежда остановилась рядом и приготовилась слушать. 

 Вблизи оказалась женщина с мальчиком лет восьми, видимо, ее сыном. Одной рукой она держа за руку ребенка, в другой была охапка красных гвоздик. Неожиданно женщина что-то шепнула ему, после чего отделила несколько гвоздик от букета. Мальчик подошел к Надежде, протянул ей цветы и сказал : “Это вам, тетенька”. Выполнив поручение, он вернулся к матери. 

 Поведение незнакомых людей ее удивило; ни тогда, ни потом она не могла его объяснить. Ей оставалось поблагодарить за цветы и обдумывать случившееся. Когда группа отбыла в заданном экскурсионном направлении, Надежда какое-то время не двигалась с места. Случай с гвоздиками не давал ей покоя.

 Внезапно в поле ее зрения оказалась бабочка - привычная глазу “капустница” желто-белой окраски. С такими обитателями лугов, садов и огородов она была хорошо знакома. В деревне Лычково они с Клавдией Горшковой каждый год окуривали дымом посевы капусты, защищая их от любительницы этого овоща. Непонятно, каким ветром капустницу занесло в каменные строения Петропавловской крепости. Бабочка делала виражи - то приближалась, то отдалялась, но неизменно мелькала поблизости. В какой-то момент она поддалась вперед - полетела в сторону Невы. И тогда Надежда двинулась вслед за ней… В этот момент она не понимала происходящее с ней - шла и шла в указанном направлении. Скорее всего, ее вела интуиция. 

 В солнечные летние дни на пляже обычно грели тела раздетые люди. Во всяком случае, подобные изображения были ей знакомы по питерским иллюстрациям. Но в тот серенький день примыкающая к крепости пляжная часть пустовала. Лишь неподалеку маячила фигура художника с мольбертом. 

 Теперь бабочка металась над водой - выполняла лишь ей известные загадочные движения. Надежда стояла поблизости и неотрывно наблюдала за ее перемещениями. И тут подал знак ее внутренний голос, и она ему доверилась. Мгновение спустя на поверхность воды лег букетик гвоздик. Бабочка сразу приметила цветы - стала над ними кружиться. А они, подняв над водой красные головки - этакие кровавые пятна, медленно двигались по течению. Надежда следила за их плавным движением - провожала взглядом в неведомую даль. Еще она обратила внимание на поведение художника: он оторвался от своего занятия и с интересом наблюдал происходящее на поверхности Невы. 

 Она наблюдала за натюрмортом “цветы и бабочка” до его превращения в слабо различимое пятно. Одновременно ее одолевала мысль о причине появления бабочки. Случайно ли она оказалась на ее пути? Или некая сила послала ей в проводники это воздушное существо? Не сокрыта ли в бабочке душа какого-то убитого в этом месте или поблизости? 

 Поддавшись мистическим рассуждениям, Надежда готова была поверить в то, что именно здесь сорок три года назад происходили казни, причем в числе неизвестных жертв находился ее свекр Константин Садовский. Она никогда его не видела, но много о нем знала. А если ее догадка имеет почву под собой, то не случайно на ее пути появились женщина с мальчиком, красные гвоздики и бабочка. В сущности, эти следовавшие друг за другом неожиданности помогли ей возложить венок памяти на несуществующую братскую могилу безвинно уничтоженных людей. 

 Подобные рассуждения подбросили ей догадку-вопрос: не существует ли память места о былом? Если такое возможно, то в определенных случаях память дает о себе знать.

 (Нет предела человеческой фантазии. Или наоборот: реальность носит фантастический характер.)

 Внезапно раздался полуденный звук пушки. С его двенадцатым ударом Надежда покинула мемориал. В историческом месте с кровавой отметиной ей больше нечего было делать. Зато теперь она знала, куда следует приносить поминальные цветы.

 Когда вечером она позвонила Георгию в Джанкой, он радостно сообщил: “Пришла телеграмма от Тасеньки. Она и Юрочка приезжают через два дня”. 

 Предстоящую встречу с дочкой-москвичкой после разлуки, да еще вместе с их внуком, она восприняла как подарок. “Боже, спасибо тебе за то, что ты услышал меня! Возможно, это начало твоего прощения”, - произнесла Надежда вслух. На душе у нее было легко.

 На другой день она села в поезд. Он следовал мимо полустанка - заколдованного места, где много лет назад они с Георгием встретили свою Судьбу. Больше всего она боялась его не узнать или пропустить. 

 Так-так, так - так… Колеса стучали ритмично, тем самым демонстрируя равнодушие к происходящему в вагонах. Однообразие звуков погружало ее в сон...

 ------------------------

 Конец 1-й части книги “Заколдованный полустанок”. 

 Во 2-й части в семейном хоре Садовских звучат голоса новых персонажей. Их присутствие проясняет неведомые прежде факты и обстоятельства...