Пришла из супермаркета моя американская сноха и принесла подарок – полочку для моих многочисленных православных икон. Я хоть и не крещеная – какое там! В Советском Союзе отец был членом партии, мама – учительница, - но в Бога верую и русских святых чту.
Полочка была красивая, деревянная, сделана в виде дворца с окошечками-подставками, украшена резными колоннами. Я поцеловала сноху в плечо, чтобы не обижалась, и сказала:
- Спасибо большое, полочка чудесная! Но я её не возьму. Отнеси, пожалуйста, назад.
- Вам не нравится? – огорчилась сноха. – А я давно такую искала для ваших святых. Им здесь было бы хорошо. Особенно сейчас, когда вы так сильно болеете.
И она поискала глазами мои иконки, стоявшие всегда на небольшом книжном шкафчике. Иконки были почти все карманного формата, но разные: из дерева, бумаги, глянцевого картона. Были даже в металлическом окладе "под золото".
- Не в этом дело, - сказала я. – Просто мы с ними сейчас отношения выясняем, и подарков им делать я не намерена. Не ищи, их здесь уже нет.
Я выдвинула ящик бельевого шкафа и показала снохе сваленную среди белья и чистых носков груду икон.
- Я на них в обиде, - пояснила я в ответ на её вопросительный взгляд. – Послать мне страшную болезнь, которую и врачи-то сразу не умеют определить! За что, спрашивается? Столько лет троих внуков поднимаю, мал-мала меньше, весь дом на мне: обеды, уборка... Да ты знаешь!
- Бедная мама! – сказала сноха, чтобы хоть что-то сказать. – Вы, конечно, этого не заслужили.
- Откуда вообще взялась эта ублюдочная формула, что за всё надо платить?! – вспыхнула я как спичка. – Я ни с кем не заключала договоров купли-продажи. И согласна принять с благодарностью жизнь как Божий дар. Но, поверь, если бы я знала, что за неё придётся платить, я бы уж постаралась выбрать себе жизнь другую, получше: богатую, спокойную, уютную... А не сплошную цепь страданий с самого детства.
Сноха молчала, не зная, что сказать. Я мстительно толкнула ящик шкафа, иконы внутри звякнули и затихли.
- Все попы в один голос врут, что Иисус за наши грехи уже отстрадался, искупил их, - не могла я угомониться. - И прошлые, и будущие. И вот, вместо того, чтобы жить спокойно и счастливо, я на старости лет не знаю, куда деваться от боли. И хвалёные ваши американские врачи ничего не знают! Диагноза до сих пор не умеют поставить!
- Врачи не могут поставить диагноз, потому что вы сами убежали из больницы, - возразила моя справедливая сноха. – Вспомните, вы не дали им долбить кость, брать на анализ костный мозг и уехали домой.
- Пусть они свою задницу долбят, - вспылила я. – У них уже два литра моей крови собралось да кусок лимфатического узла откромсали, и всё им мало! Если ничего не понимают, пусть грипп лечат!
- И эти тоже! – опять грубо ткнула я в ящик с иконами. – Как выиграть много денег в лотерею или казино, так их нет! А как страшную болезнь ко мне допустить – нате, пожалуйста! Видеть их не хочу!
- Наверное, пора переходить в другую религию, - попыталась пошутить сноха.
- Вот уж меньше всего мне хотелось бы слышать о других религиях, - сварливо сказала я, не принимая шутки. – Там своих проблем хватает. Сказать каких?
Сноха в панике всплеснула руками и убежала, не желая меня более слушать. Со мной остались два собеседника: выключенные компьютер и телевизор с одинаковыми плоскими пыльными мордами. Они были осведомлены обо всём гораздо лучше, чем я, но всё равно тупо молчали.
- Не знаю, что именно, но в двадцать первом веке для души появится что-то другое, новое, - сказала я им вслух и поспешила лечь в постель: подступала очередная волна боли.
По моим внутренним органам шёл низовой пожар. Холодными ладонями я хоть как-то старалась его утишить.
Вот уже месяца два, как моя лимфатическая система взбунтовалась: железы опухли, из-под левой ключицы, как подошедшее тесто, выпирало что-то мягкое. Селезёнка увеличилась раз в десять, растянув живот и сделав его твёрдым как камень. Фигура моя выглядела, словно на пятом месяце беременности. Я и была беременной – болезнью.
Ах, как мне было плохо! Меня одолел внезапно кризис здоровья, кризис болезни, кризис жизни, кризис веры – кризис всего!
Перед сном зашёл сын пожелать спокойной ночи и принёс вырезку из какой-то русскоязычной газетёнки.
- На, почитай, - сказал он. – Тебе это будет интересно. Здесь пишут, как наш мозг влияет на все остальные органы. У тебя же стальная воля, мам! Давай, прикажи своему мозгу и выздоравливай!
Под статьёй была фотография головного мозга человека, какая-то таинственная: светло серого цвета, со светящимся ореолом, похожая на снимок обратной стороны Луны.
Сноха тоже заскочила на две минуты.
- Попробуйте попить вот это, мама, - и она подала мне флакончик из затемненного стекла с таблетками-пилюлями. – Моя мать всю жизнь их пьёт, сестра пьёт, я уже несколько лет на них сижу – они успокаивают и делают жизнь лучше.
Я хоть и не верю в химическую природу счастья, но флакончик взяла – пусть будет! – и высыпала на ладонь пилюльки, похожие на маленькие бочоночки: розовые, салатные и цвета тёмной махровой сирени.
Перед сном долго разглядывала фотографию человеческого мозга. Представляла, как где-то далеко во Вселенной плывёт Космический Разум, похожий и на этот снимок, увеличенный в миллионы раз, и на Луну одновременно. Серебристо-серый, защищённый несколькими слоями сияющих сфер. Всё в этом Космическом Разуме прекрасно, и его логические построения служат опорой изменяющемуся и опасному миру.
С острым желанием непременно стать его частью я и заснула.
Ночью, во сне, меня встраивали в систему Космического Разума. Нисколько не удивляясь оперативности, я только чуть-чуть была поражена несовершенством процесса, пережив несколько переходных минут изолированности, как в закрытом гробу.
Чтобы избавиться от этого гнетущего чувства запечатанности, пришлось представить себя в виде яйца, сваренного всмятку, и пасть на землю. При падении острая крышечка яйца сдвинулась, потёк густой ручеёк желтка. Стало немножко легче: хоть какой-то канал сообщения, пусть и односторонний.
Но зато какой восторг охватил меня после, когда всё закончилось, и проверочный космический ветерок засквозил над моим левым виском, подключённым к уже приобретённым контактам, и в нетерпеливом предвкушении будущих.
На исходе ночи я проснулась от несинхронности дыхания. Моё дыхание лежало рядом на подушке, и шум от него запаздывал на целую секунду, как в плохо озвученной киноленте.
Какие ещё сюрпризы мне приготовила болезнь?
Между двумя тяжёлыми шторами на окнах струилась узкая щель, сквозь которую проник лунный свет. Тонкой дорожкой он добежал до прикроватного столика, взобрался на него и упёрся во флакончик тёмного стекла с таблетками-пилюлями: розовыми, салатными и цвета тяжёлой махровой сирени.
На следующей неделе всё как-то потихоньку стало устраиваться: быстро нашёлся новый врач-гематолог, поставил диагноз и согласился лечить. Прежде он сурово допросил меня на предмет побега из больницы во время обследования:
- Почему вы убежали? Я должен быть уверен, что пациент помогает мне в лечении.
Я честно призналась, что надеялась на организм: мол, сам себя вылечит.
Врач удовлетворился ответом, и они со снохой пошли в бухгалтерию подсчитать примерную стоимость лечения. Одних лекарств на химиотерапию насчитали на шестнадцать тысяч.
- В страховой компании обосрутся, но заплатят! – уверенно смеялся врач.
- Как хорошо, что моя мама посоветовала в своё время купить вам медицинскую страховку, - сказала сноха. – Что бы мы сейчас без неё делали?
- Твоя мама знает по себе, что с возрастом мы не здоровеем, - ответила я, вспоминая сияющие серебристым светом космические сферы: вот что значит разумная система устройства мира!
Лечение проводилось амбулаторно. Раз восемь в месяц дети отпрашивались с работы и возили меня в местный онкоцентр, расположенный в маленьком парке. Огромный стерильный зал центра был уставлен тяжёлыми кресло-кроватями, похожими на трон. Возле каждого – капельница на длинной металлической ножке.
На креслах полулежали и полусидели люди, никак не похожие на больных: модно одетые, хорошо причёсанные (часть из них, правда, остриженные наголо ), со спокойными, уверенными лицами. Они читали газеты-журналы, говорили по телефону, пили горячий кофе, просто дремали или улыбались приветливым медсёстрам. При этом каждый из них получал в организм свою порцию яда. Нет, что ни говори, американцы умеют держать удар!
Через четыре месяца врач, энергично встряхивая мою руку, поздравил с первым успехом: восемьдесят процентов болезни ушло. Селезёнка моя уменьшилась в размерах и спряталась под рёбра, живот опал, боли исчезли.
Здоровье, казалось бы, налаживалось, но ощущение покоя и умиротворения не приходило. Наоборот, маленькая надежда на выздоровление постоянно спотыкалась о бесконечную усталость отравленного организма. Появилась почти детская обидчивость и слезливость.
- Это от того, что вы всё носите в себе, - сказала однажды сноха, вернувшись с исповеди из своего католического храма. – Я не хотела сначала говорить, мама, но когда вам под общим наркозом вырезали в больнице лимфатический узел для анализа, вы были очень неспокойны, называли врачей фашистами и рвались с ними драться!
- Боже, какой позор! – я залилась краской стыда. – Что скажет хирург, такая милая женщина! Она теперь не захочет иметь дело с диким русским племенем.
- Не волнуйтесь, мама,- сказала сноха. – Они прекрасно понимают, что вы были в бессознательном состоянии. Такое иногда случается. Просто я подумала, что, будь у вас возможность исповедаться, не было бы внутри такого напряжения.
- Я не нуждаюсь в посреднике между Господом и мною, - гордо сказала я. – Есть Он и есть я. Мы сами поговорим.
- А-а-а, - засмеялась сноха. – Ну тогда вам прямая дорога в протестанты. Они тоже так думают.
Я приятно удивилась.
На самом деле, мне уже очень не хватало Отца Небесного. У меня и родного-то отца почитай что и не было: с детства я запомнила только его постоянные командировки и экспедиции, потом родители разошлись.
А сейчас кто ещё в любое время дня и ночи был готов не только выслушать мои жалобы и просьбы, но и непостижимым образом ответить на них, утешить, успокоить? Кто бы ещё, кроме Него, оценил в этом бесноватом мире благородные движения моей души, поддержал и укрепил стремление к правильной, безгрешной жизни? На чьё милостивое снисхождение на этом свете могла бы я надеяться? И кто ещё, имеющий власть над нами, так терпелив к нам и так, хотелось бы верить, справедлив?
В общем-то и святые на иконах были уже как бы моя семья, и я воспринимала их изображения как часть семейных фотографий, понавешенных по всему дому. Была у нас специальная икона "Иисус-путешественник", которая жила в машине и колесила с нами по всей стране, были иконы с именами отца и матери, наособицу стояла икона – моя тёзка, и мне было лестно сознавать, что в молодости я действительно походила на неё. Да много чего было...
А теперь осталось висеть над книжным шкафчиком одинокое распятие, которое рука никогда бы не поднялась снять и мимо которого я проскальзывала, не глядя по сторонам, как нашкодившая кошка.
... Когда за три минуты до встречи Нового Года у меня сломался и выпал пластмассовый зубной мост с верхней правой челюсти, сноха, сочувственно глядя, как я размазываю по щекам слёзы обиды и отчаяния, сказала:
- Я нашла в соседнем городке православную церковь, кажется, сербскую. Не хотите окреститься, мама?
- Да надо бы, - неуверенно сказала я.
Добавить комментарий