Учась на третьем курсе, я пришёл к выводу, что актёрская профессия хотя и очень интересная, но слишком зависимая - от режиссёра, от драматурга, от партнёров по сцене...
Я решил, не теряя времени, поступить на филфак, то есть на филологический факультет Московского Государственного университета. Но там, узнав, что я продолжаю получать образование в другом институте, мне отказали. Тогда я подал документы на заочное режиссёрское отделение родного Щукинского училища. Общеобразовательные предметы, которые мною уже были пройдены на актёрском, мне засчитали, поэтому учиться было нетрудно.
Руководителем режиссёрского курса был профессор Владимир Александрович Эуфер. А в это время на актёрском пришло время готовить дипломные спектакли. Инсценировку романа Тургенева "Накануне" ставили наши педагоги Мансурова и Орочко. Над постановкой пьесы Эдуардо Де Фелиппо "Моя семья" работали Катин-Ярцев и руководитель курса Борисов, "Оглянись во гневе" Осборна взял режиссёр Поламишев, а водевиль Эжена Лабиша "Копилка" был поставлен Шлезингером при участии Борисова. Особенно весело было работать со Шлезингером, которого студенты за глаза называли Шлезом. Выпускные спектакли шли на сцене учебного театра училища. Особым успехом у москвичей пользовалась "Копилка", в которой было озорство сродни вахтанговской "Принцессе Турандот".
Вручение дипломов выпускникам актёрского факультета я снимал для московского телевидения как новостной сюжет. Написал текст, короткий сценарий. Это был первый телерепортаж в моей советской жизни. И последний. Остальные (их были сотни) я делал уже в Америке. Но артистом-чтецом на московском телевидении я успел поработать.
В начале 60-х в Москве было всего два телевизионных канала. Потом открылся третий, "Образовательный", или "Учебный", где выпускник режиссёрского отделения Щукинского училища Григорий Зискин ставил литературные передачи и приглашал меня читать стихи. С Гришей мы были знакомы ещё в Щукинском. Человек тонкого литературного вкуса, большого ума, культуры, театральной традиции. Он многому научился не только у своих педагогов в Щукинском училище, но и у своего отчима, талантливейшего режиссёра Леонида Викторовича Варпаховского, попавшего под сталинские репрессии.
Через много лет Григорий Зискин создал в Монреале театр имени Варпаховского. Ведущей актрисой театра стала замечательная Анна Варпаховская, дочь Леонида Викторовича и сводная сестра Григория Зискина. Это был тот редкий случай, когда на американском континенте два десятка лет существует русский театр. Трудно себе представить, каких усилий это стоило Григорию Давыдовичу Зискину!
Выпускники театрального института должны были сами устраиваться в театры. В каждом театре собирался Художественный совет, который должен был отбирать нужных для репертуара молодых артистов, а те показывали сцены из дипломных спектаклей или учебные работы.
В театре имени Моссовета Вера Николаевна Марецкая решила, что я похож на Александра Ленькова, принятого год назад. "Зачем нам второй Леньков? - сказала она. В театре Сатиры, где мы показывались с Натальей Селезнёвой, обсуждение кандадатов шло на высоких тонах, и я услышал, как Вера Кузьминична Васильева говорила обо мне: "Мальчик милый, трогательный, давайте возьмём". А Татьяна Ивановна Пельтцер высказалась против. И Вера Кузьминичта в сердцах выдала: "Ой, Татьяна Ивановна, вам всегда никто не нравится". А Наташа Селезнёва понравилась. Её взяли.
Я не знал, куда податься. С детства мечтал стать диктором радио. Пошёл к знаменитому диктору Юрию Борисовичу Левитану. Он меня послушал и предложил пойти в школу дикторов радио и телевидения. Опять в школу? Нет, это не для меня. А что если попробоваться к Образцову в его кукольный театр, где блистал Зиновий Гердт? В этом театре работала Катя Деревщикова, мама которой была актрисой ГОСЕТа. Вот ещё одна сломанная актёрская судьба. Ещё девочкой Катя сыграла Женьку в фильме "Тимур и его команада". В 19 лет - главная роль в фильме-сказке "Каменный цветок" и главная роль в комедии "Центр нападения". А потом - никаких предложений из кино (поговаривали, что причиной всех несчастий Кати стала ревность актрисы Тамары Макаровой, жены кинорежиссёра Сергея Герасимова). Уехала в Киев, в театр Леси Украинки, потом вернулась в Москву, но ни в один театр её не брали. Наконец, Катю позвал в свой театр Сергей Владимирович Образцов. Так Деревщикова стала актрисой театра кукол уже на всю жизнь.
Наши мамы хорошо знали друг друга. Катя познакомила меня со вторым человеком в этом театре - актёром и режиссёром Семёном Соломоновичем Самодуром, и тот попросил Образцова послушать меня. Я приготовил сценки, стихи, басню. Пришёл в кабинет Сергея Владимировича. Был он и какая-то женщина. Образцов сказал, что хочет только послушать, как я пою. Женщина, оказавшаяся аккомпаниатором, села к пианино и спросила, что мне сыграть. У нас в Щукинском был такой предмет, как озвучивание. Один студент стоял за ширмой и пел, а другой стоял перед ширмой и открывал рот, изображая поющего. Я с пластинки американского певца и актёра Поля Робсона выучил негритянскую колыбельную песню "Спи, мой бэби, о мой кудрявый бэби", причём, в баритонально-басовом диапазоне, как у самого Поля Робсона. Я пел, а мой сокурсник Володя Насонов открывал рот. Аккомпонировала наш педагог по вокалу Рузанна Артуровна Согомонян. Работа оказалась очень удачной. Я даже удостоился поцелуев от своих сокурсниц Земфиры Цахиловой и Аллы Музыки (позднее Насоновой). И вот эту песню я спел Образцову.
- А тенором сможете? - вдруг спросил он.
И я попробовал спародировать Ивана Семёновича Козловского: "Нич яка мисячна, зоряна, ясная. Видно, хоч голки збирай"... Взял слишком высоко и, как говорится, "пустил петуха". Образцов засмеялся и сказал, что пропускает меня на показ перед Художественным советом. По пути домой я всё же решил, что с искусством актёра-кукловода я совсем не знаком и что это не для меня.
...Я был принят в Первый московский областной драматический театр, которым руководил Сергей Александрович Бенкендорф. Он, режиссёр и профессор Государственного института театрального искусства (ГИТИС), из рода тех самых графов, которые оставили свой след в истории Российской империи. Больше ничем, пожалуй, Сергей Александрович примечателен не был. Милый, немного наивный, не слишком талантливый. Зато приглашённые на постановку режиссёры были интересные. Там я поработал с Эмманиулом Борисовичем Краснянским, режиссёром драмы, комедии, оперы, цирка и эстрады.
Если Краснянский работал с актёрами осторожно, давая им полную свободу в решении образа и, в основном, разводя по мизансценам, то следующий, более молодой режиссёр Яков Абрамович Губенко был жёстким, упрямо добивался от актёров того, чего хотел именно он, предварительно пытаясь сделать из них своих единомышленников. Он ставил какую-то современную пьесу об уличных хулиганах и милиционере, который их перевоспитывал.
Яша Губенко сам был, казалось, из городской шпаны: кричал, отбрасывал пиджак с плеч назад, будто шёл на драку. И режиссура его была драчливой. Но тогда мне это нравилось. Уже находясь в Америке я узнал, что Яков Абрамович Губенко стал руководителем Еврейского драматического ансамбля при Москонцерте, то есть вернулся к своим национальным корням. В детских спектаклях, которые в выходные дни и в праздники давали по два-три в день, я переиграл всяких чертей, волков и прочих злодеев. "Всё пригодится в жизни", - думал я тогда. И был прав.
В труппе Первого московского областного было много хороших, профессиональных артистов, у которых можно было кое-чему научиться. Среди них - выпускник Щукинского училища Лев Иванович Борисов, брат другого замечательного актёра Олега Борисова. Впрочем, он там работал не долго. Вообще, хорошие актёры в этом театре не задерживались, потому что работать с Бенкендорфом, уж слишком традиционным советским режиссёром, было скучно, настолько скучно, что молодая часть труппы взбунтовалась и заявила начальству: "Либо вы меняете главного режиссёра на современно мыслящего, либо мы все уходим". Режиссёра не поменяли, мы написали заявление об уходе по собственному желанию, и я, прослужив в театре всего один год, оказался без работы. Но причиной ухода был не только Бенкендорф. Сама специфика гастрольного, разъездного театра мешала мне продолжать учёбу на режиссёрском факультете, а уже надо было ставить дипломный спектакль.
Я вернулся в Народный театр Чтеца, куда был принят штатным режиссёром, и выбрал для диплома пьесу немецкого драматурга Клауса Хубалека "Час Антигоны". Пьеса мне понравилась своей притчевостью и близостью к брехтовской традиции. На режиссёрском факультете был предмет "Художественное оформление спектакля". Его вёл профессор Кунин Михаил Михайлович. Задолго до знакомства с ним, я слышал о нём от его тогдашней жены, красавицы Наташи Куниной, которая работала методистом-рецензентом в Московском доме художественной самодеятельности.
Я тогда не знал, что Мих-Мих, как мы, студенты, называли Михаила Кунина, был сыном уникального артиста, художника, психолога, гипнотизёра и менталиста Михаила Куни. Я видел однажды его выступление, когда он, к удивлению публики, демонстрировал невероятные возможности памяти, мгновенно подсчитывал столбцы многозначных чисел, a после небольшого антракта демонстрировал опыты телепатии. Если в Москве гремел Вольф Мессинг, то в Ленинграде - Михаил Куни. Моисей Абрамович Кунин (так его звали до сценического псевдонима) был витеблянином, то есть родился в Витебске, где существовала уникальная школа живописи под руководством Юделя Пэна. Кунин учился у него, затем у его учеников - Марка Шагала, Роберта Фалька. Он знал и ученицу Пэна Раису Идельсон, сестру Александры Вениаминовны Азарх-Грановской, вдовы основателя ГОСЕТа. А я учился у сына Михаила Куни, преподавателя сценографии в Щукинском училище Михаила Михайловича Кунина, с которым через много лет мы встретились в Нью-Йорке, и он подарил мне написанную им книгу о своём отце. Должен признаться, что, сдавая экзамен по оформлению моего дипломного спектакля, я обманул профессора Кунина.
Нам надо было сделать не только макет декорации и показать в миниатюре, что будет стоять на сцене, но и рекомендовалось самостоятельно сделать подмакетник, то есть саму коробку сцены. Мне этим заниматься не хотелось, и я попросил свою добрую знакомую, которая занималась вместе со мной у Нины Адамовны Буйван в студии художественного слова Лину Целкову, дать мне на время подмакетник, которым пользовался её брат-художник Олег Целков. На этом подмакетнике я разместил декарации и легко сдал экзамен. Это называется "маленькие студенческие хитрости". Впрочем, думаю, профессора о них догадывались и просто закрывали на это глаза: "Будущие артисты, чего от них требовать!"
Такое несколько снисходительное отношение было к нам, студентам, и тем более к симпатичным студенткам, (а других в Щукинском и не было) у таких профессоров как Моисей Соломонович Беленький (философия), Юрий Борисович Борев (эстетика), Михаил Михайлович Кунин (сценография). Но преподаватели актёрского мастерства и мастерства режиссуры предъявляли студентам самые высокие требования, без всякого снисхождения. Тут никакие хитрости не помогали.
Принимать мой дипломный спектакль, в котором главные роли играли артисты-любители сёстры Серебренниковы, Виктор Бурмистров, который потом оказался в Америке, и Слава Львович, позднее эмигрировавший в Израиль, пришёл руководитель режиссёрского курса Владимир Александрович Эуфер. Работа получила положительный отзыв, и в 1968 году я получил второй Щукинский диплом, режиссёрский, да ещё с отличием. Но этим жажду получения образования я не удовлетворил и одновременно поступил в аспирантскую группу Дома Кино при кафедре философии Московского государственного университета.
Руководителем группы был профессор Борев Юрий Борисович, который читал в Щукинском курс эстетики. В аспирантской группе я познакомился с Милой Шамкович, женой международного гроссмейстера Леонида Шамковича. Хотя он был двукратным чемпионом России по шахматам, но больше был известен как шахматный теоретик. Иногда мы собирались для занятий у Шамковичей. В их квартире на стене висела фотография отца Леонида Александровича. Сначала я подумал, что это Михаил Николаевич Румянцев - популярный клоун Карандаш. Но Лёня (он сам просил называть его только по имени, без отчества, хотя был старше нас лет на двадцать) рассказал, что его отец - писатель, драматург, литературный псевдоним которого Сергей Званцев. Шамкович был очень приятным собеседником.
В начале 70-х годов они с женой одними из первых среди моих знакомых эмигрировали в Израиль. Потом переехали в Америку, в Нью-Йорк, где я вновь встретился с Леонидом. Мы часто общались. Он зарабатывал частными шахматными уроками. Мила от него ушла и уехала к сестре в Калифорнию. Я, работая в Нью-Йорке на радио, часто обращался к нему за комментариями по поводу шахматных чемпионатов. Шамкович был одинок. В конце жизни тяжело болел...
Для будущей диссертации я выбрал тему, посвященную проблеме максимального самовыражения в искусстве на примере таких разносторонне талантливых людей, как Чарли Чаплин, который был актёром, драматургом, режиссёром, продюсером, композитором... Другими словами, он как художник в своём творческом процессе, в создании фильмов в наименьшей степени зависел от других. Это и есть стремление к максимальной независимости, к творческой и гражданской свободе - к чему стремился и я и что стало одной из причин моей эмиграции из Советского Союза.
Кандидатский минимум я сдал легко: четыре предмета - история философии, эстетика как профилирующий предмет, диалектический и исторический материализм, иностранный язык (французский). Экзамены принимали доктора философских наук, профессора Московского государственного университета Авнер Яковлевич Зись, Михаил Федотович Овсянников, Виктор Константинович Скатерщиков, доктор филологических наук Юрий Борисович Борев.
А экзамен по-французскому приняли в Щукинском доцент Ирина Александровна Лилеева, старший преподаватель Ада Владимировна Брискиндова и профессор Вера Александровна Гринер. Все эти замечательные профессора отнеслись ко мне гораздо серьёзнее, чем я сам, ибо писать диссертацию не стал, так как поступил на Высшие режиссёрские курсы в ГИТИСе, где занятия по театральной режиссуре вёл Андрей Александрович Гончаров, главный режиссёр московского театра имени Маяковского. Нашу группу готовили к эстрадной режиссуре и к режиссуре массовых представлений. Кафедрой эстрадной режиссуры заведовал в ГИТИСе режиссёр Иоаким Георгиевич Шароев.
Среди моих сокурсников той поры помню жену Шароева, красивую, стройную Киру с длинной фамилией: Петрова-Соколовская-Беседина-Шароева. Видимо, первая - её девичья, а другие три - по мужьям. В группе учился солист оперы Большого театра, красавец, баc Георгий Панков. Вообще-то он был Пеньковским, а Панковым стал после того, как за шпионаж в пользу Америки и Англии расстреляли советского полковника Олега Пеньковского, и эта фамилия стала одиозной. Георгий Панков так уставал на репетициях и спектаклях, что на лекциях, в основном, спал. Другой сокурсник Саша Мыльников был большой шутник. Например, входя в самолёт, он громко спрашивал: "Ну что, покойнички, летим?" Во время перерыва между лекциями он, направляясь в буфет, торжественно произносил: "Меня хлебом не корми, только пообедать дай!". Самым серьёзным судентом был невысокий, полноватый, круглолицый Толя Баранов. Мы потом работали вместе режиссёрами-педагогами во Всероссийской творческой мастерской эстрадного искусства (ВТМЭИ).
Анатолий Яковлевич Баранов стал впоследствии хорошим режиссёром эстрады, цирка и театра, постановщиком фестивалей, профессором Московского государственного университета культуры. Художественным руководителем нашего курса в ГИТИСе был Дмитрий Васильевич Тихомиров, возглавлявший Росконцерт - Российскую концертную организацию. А были ещё Москонцерт, Ленконцерт, Союзконцерт, Госконцерт... Последний отвечал за зарубежные гастроли, Росконцерт - за гастрольно-концертную работу всех филармоний России, Союзконцерт следил за работой филармоний всех союзных республик. Но самой творческой организацией был Москонцерт, то есть московская эстрада.
Во время учёбы я познакомился с замечательным режиссёром Александром Павловичем Конниковым, создателем (вместе с артистом Львом Борисовичем Мировым) и затем главным режиссёром Московского мюзик-холла. Когда он ставил новогоднее ёлочное представление на стадионе в Лужниках, я был у него режиссёром-практикантом. Хорошо помню молоденькую, очень смешную актрису, которая играла храбрую пионерку - это была Лия Ахеджакова. Так начинала актриса, ставшая потом одной из популярнейших в стране.
Заканчивались 60-е годы. В Московском еврейском драматическом ансамбле происходили важные перемены на фоне важных перемен в мире, в Советском Союзе, и в моей личной жизни.
Добавить комментарий