По всей России прошли не разрешенные демонстрации, вызванные фильмом Навального о Медведеве. Люди впервые осознали то, что власть слишком оторвалась от народа, имеет совершенно другой образ жизни и мыслей. Самое значительное количество демонстрантов – в основном молодежи – вышло в Москве и в С-Петербурге. Число протестующих по всей стране достигло 60 тыс. человек...

Прошло два года, и Вера все реже и реже вспоминала о тайном пакете. Только однажды, когда ей пришлось лечь на операцию, она вспомнила о нем и даже вынула из-под досок. «А вдруг я не вернусь из больницы», - со страхом подумала она. Вера написала короткую записку мужу и попросила прочитать ее только в случае своей смерти. Муж смеялся над ее страхами, шутил над ее «посмертным завещанием», но обещал все сделать как она просит. Выйдя из больницы, она уничтожила записку и перестала думать о «сокровищах»...

Начало, казалось, было совершенно замечательное. Застал я их телефонным звонком, когда Булат, Оля и Булат-младший – Буля, оказались в нашем штате: там, в Сан-Франциско, предстояла встреча со съехавшимися со всей Северной Калифорнии бывшими россиянами. Когда-то, порывая, а люди это точно знали, навсегда со страной своего рождения, они везли все же с собой в необратимое, как путь через Стикс, странствие самый драгоценный свой багаж. Этот багаж не по силам было отнять у них вместе с гражданством чиновникам ОВИРов: с ними оставался язык, на котором они учились говорить...

Булата Окуджаву я увидела в доме Стасика Рассадина. С моим мужем Геной Красухиным, или Генкой, как Булат его называл, они были знакомы давно – встречались в литературной студии «Магистраль», в Домах творчества. В трудную для Булата пору Гена написал и сумел опубликовать в журнале «Вопросы литературы» яркую статью о творчестве поэта. Если мне правильно помнится, это была полемическая статья – в ответ на неприязненные заметки Ст. Куняева, который находил в стихах Окуджавы неточности, ошибки, прямую безвкусицу...

Среди соседей по коммуналке был бывший госетовец родом из Польши Заслуженный артист республики Иосиф Шидло. Он с женой Бронкой, Брониславой Давыдовной, занимал одну комнатку. Шидло был очень хорошим актером и маминым партнером по сцене. Он играл в трагедии Лермонтова «Испанцы» благородного старого отца Ноэми. А роль Ноэми была любимой ролью моей мамы.

Картина потрясала: юность, идущая по Тверской, вышедшая с протестом против государства-коррупционера, и противостоящие ей шеренги омоновцев, состоящих на службе у этого государства.  Омоновцы, в своих металлических шлемах и доспехах, стояли в огромных количествах вдоль всей трассы. Обычно комментаторы называют их «космонавтами», мне жаль пакостить это хорошее слово, для меня они – «псы-рыцари»...

Лента новостей пестрит сообщениями: врачи не спасли, армия не защитила, страна не уберегла. С утра с опаской открываешь интернет: слава Богу, убитых нет. Только покалеченные. Жизни ничто не угрожает, значит не страшно. И хочется не думать о том, что это – боль, страдание, увечье. Что это часы чьих-то тревожных ожиданий, чьи-то бессонные ночи, чьи-то отчаянные молитвы, чьи-то слезы. Страхи, страхи, страхи...

Был как раз февраль 1990-года. Мы стояли у окошка маленькой однокомнатной квартиры и смотрели вниз – с высоты второго этажа, на группки демонстрантов, медленно идущих по присыпанному снегом Столешникову. Они двигались к улице Горького. Были видны необычные лозунги «Долой кремлёвскую мафию», «Партия, дай порулить», «6-ая статья - позор». Люди то разворачивали лозунги напоказ, то сворачивали, по-видимому, уставая нести...

Чем руководствовался Иван Ожогин, работая над образом своего персонажа, сказать трудно. Возможно, в основе лежал высокий гонорар вкупе с желанием угодить режиссеру. Если в прежнем мюзикле «Онегин» актер добавил своему герою романтизма, что как нельзя лучше сочеталось с «бархатным» тембром его голоса, то в контемпорари романтизма у Онегина заметно поубавилось. Перед зрителями предстал некий гибрид Пьера Безухова и Анатоля Курагина из «Войны и мира» Льва Толстого. Внешний облик героя – облик Пьера, плотские наклонности – Анатоля...

 Как приятно прогуляться по солнышку в погожий день. Особенно хорошо пройтись после затяжных ненастных дней. Идешь себе, поглядываешь по сторонам, девушками любуешься. Одни положительные эмоции! Наконец-то после долгой непогоды выглянуло теплое весеннее солнышко.  И, хотя дома ждали неотложные дела, да и почту проверить не мешало бы, но торопиться домой не хотелось. Прогуляюсь еще немного! – решил я и, желая удлинить дорогу к дому, свернул с привычного маршрута на боковую улицу...

В Киеве убит бывший депутат Госдумы России Денис Вороненков – супруг Марии Максаковой. Он вышел из гостиницы в центре Киева в одиннадцать утра на встречу с бывшим депутатом Госдумы России, оппозиционером, ныне живущим в Украине, Ильей Пономаревым.  Незадолго до гибели он говорил украинской прессе: «В России кричат, что нужно обменять меня на кого-то или убить как Бандеру. Сожалею, что переехал в Украину поздно. Здесь еще работают демократические законы».  Недавно дал показания генеральной прокуратуре Украины, где собирался работать, по делу Януковича...

Владимир Шаталов родился в городе Белгороде на юге России. Предок его, боярин Шаталов, прогневал чем-то царя Алексея Михаиловича и был сослан в глубинку России. Там род Шаталовых и пустил корни, вдали не только от Москвы, но и от Санкт-Петербурга, где Петр Великий прорубил "окно в Европу". Окна этого художник не видел, а когда, будучи выброшен войной за пределы России, оказался на Западе, то многое ему было чуждо и неприемлемо. Володя был славянином со всем максимализмом так называемой непредсказуемой русской души...

Однажды он приехал ко мне, привез печенье. Я хорошо помню это печенье, - он угощал меня им, когда я приезжала интервьюировать его для газеты по искусству. Кухня была единственной в доме комнатой, в которую проникал свет. Я представляла, что здесь его мать готовила для него русские деликатесы. Остальное было в полумраке опущенных жалюзи и задернутых занавесей. Быть может, так было в память тех двадцати лет, в течение которых он не мог писать. Он был художник. Он изображал вещи, которые нравились в Америке. Он носил ковбойские сапоги и джинсы...

Мне сразу вспомнились те холодные мартовские дни 53-го, когда Левитан скорбным голосом читал сообщение о смерти вождя. Мне было тогда 15 лет. Поклонником Сталина я не был. Сталина не обожествлял. Вокруг так много трубили о гениальности вождя, что мне и самому захотелось разобраться. Помню, я читал заключительное выступление вождя на 19-ом съезде партии и никак не мог понять, почему это выступление называют великим и судьбоносным...

С приятным удивлением, но без особой радости я подумал: «Вершина». Распахнулся озаренный рассветными лучами кратер. Дно его было на удивление гладким, будто вчера только излившаяся лава перестала кипеть, успокоилась и застыла, как застывает в тихую внезапно морозную ночь озеро. По кромке кратера и по склонам лежали хаотично набросанные гигантские глыбы, они свежо и влажно блестели антрацитовой чернотой. Чистые снега Килиманджаро, подкрашенные алым светом зари, лежали в кратере, у дальней его кромки, тянулись по склонам, опитые туманами и оплавленные солнцем.